Империя — страна для дураков: как «Поколение 98 года» пыталось спасти Испанию после краха четырехсотлетней империи

Империя — страна для дураков: как «Поколение 98 года» пыталось спасти Испанию после краха четырехсотлетней империи

В 1898 году четырехсотлетняя Испанская империя, в которой «никогда не заходило солнце», пала под натиском США: была потеряна последняя заокеанская колония — Куба, а затем и колониальные владения в Африке. Испания превратилась в среднестатистическую европейскую страну, что стало мощным пинком для молодежи — поколение талантливых людей от 20 до 35 лет вывело национальную литературу и искусство на новый уровень, первые три десятилетия ХХ века стали золотыми для испанской культуры. По просьбе «Правил жизни» Армен Захарян, филолог, переводчик, автор литературного канала «Армен и Федор», вспоминает историю «поколения 1898 года» и объясняет, что эти люди сделали для своей страны.

Женщины и дети бегут из разрушенных домов в Мадриде

Bettman / Getty Images

Самоубийство в Риге

В августе 1898 года испанский писатель, философ и дипломат Анхель Ганивет переехал в Ригу.

Еще в 1895 Испанская империя отправила его с дипломатической миссией в северные земли империи Российской. Ганивет, уроженец андалусской Гранады, сын мельника, с раннего детства привыкший к тому, что сорок градусов в тени — это еще не предел, три года терпеливо трудился в Гельсингфорсе — столице Великого княжества Финляндского.

«По торговым он туда приплыл делам», — как сказал бы поэт, но к середине девяносто восьмого стало ясно, что самый ценный товар на крутом маршруте с крайнего юга Европы на крайний её север — это сам Анхель Ганивет, а торговать тут больше не о чем. Так что Анхелю было предложено закрыть консульство в Гельсингфорсе (не забыв, уходя, погасить за собою свет — испанской короне предстояло теперь экономить ресурсы) — и открыть представительство в Риге.

В столице Латвии (тогда — «административном центре Лифляндской губернии») Ганивет поселится на левом берегу Даугавы, в районе Агенскалнс — невдалеке от Троице-Задвинской церкви. Консульство в лице Ганивета начнет свою работу десятого августа, а через день — двенадцатого, спустившись с номером свежей газеты и фисташковым латте к набережной Даугавы, Ганивет узнает, что Испания заключила перемирие в бесславной и безнадежной войне с США, войне, которая шла уже почти четыре месяца.

Анхель Ганивет, выпускник Института падре Суареса

Alamy /Legion Media

Мирный договор, по которому Испания потеряет свои последние колонии в Новом свете и которым завершится распад многовековой империи, будет подписан только в декабре. Но Ганивету не придется ждать так долго, чтобы понять, что Испания — его Испания — потерпела крах, что война закончилась катастрофой. Собственно, ждать он и не станет — через несколько месяцев борьбы, на этот раз личной — с меланхолией, скукой, ощущением провала всех жизненных стратегий и ожиданий, любовными неудачами и невыносимым климатом, к которому гранадский сын мельника так никогда и не привыкнет, — Ганивет снова спустится к набережной Даугавы. Теперь навсегда.

29 ноября 1898 года в три часа пополудни он, как обычно, поднимется на корабль, чтобы переплыть с левого берега Даугавы на правый. На середине реки он подойдет к бортику — и прыгнет. Ганивета успеют вытащить из ледяной ноябрьской воды живым. Но если к чему Анхель и привык за последние годы жизни, так это к неудачам. Так что он изобразит на своем лице покорность и, воспользовавшись минутным отвлечение попутчиков, повторит попытку.

На этот раз успешно.

Похороны Анхеля Ганивета, Мадрид, Испания

Alamy / Legion Media

Катастрофа 98 года

Смерть Ганивета станет до известной степени точкой отсчета для его коллег. После ряда затяжных и бесславных войн в Новом Свете Испанская империя утратит свои последние колонии (прежде всего Кубу, Пуэрто-Рико и Филипины), а вместе с ними и громкое наименование, которое она носила несколько столетий. Впрочем, это имперское платье давно уже истрепалось и к концу девятнадцатого века походило скорее на рубище, в каком во времена расцвета испанского королевства водили провинившихся излишним инакомыслием грешников на аутодафе.

Из империи, в которой никогда не заходит солнце, Испания давно уже превратилась в империю, в которой солнце все ещё встает иногда более одного раза — и на том спасибо. За потерей большинства колоний в Латинской Америке должна была очевидно последовать и потеря последних «испанских» островов, но наследники Католических Королей никак не хотели их отпускать. Без них Испания переставала быть империей, а, как говорил когда-то Филипп II: «Если Испания не империя, то какой же я штабс-капитан?».

Битва в Манильской бухте

Alamy / Legion Media

А штабс-капитан из Испании девятнадцатого века был что надо: еще в 1870-е — в ходе так называемой «Десятилетней войны» (первой из трех кубинских войн за независимость) — испанцы жестоко и кроваво отстаивали обязанность Кубы не покидать «родную гавань».

Но время — вопреки пожеланиям испанской короны — умело двигаться только в одном направлении. Империя, наводившая ужас на государей Европы в XVI веке, в конце XIX могла бросить в бой разве что свою бледную тень. Для очередной войны за кубинское наследство этого на какое-то время хватало, но вмешательство США — которые в технологическом, военном и экономическом плане значительно превосходили Испанию — словно включило в этой истории быструю перемотку, ведущую к неизбежному поражению испанцев.

Битва в Манильской Бухте, Ёсай Нобукадзу / Alamy / Legion Media

Апофеозом этой стремительной и провальной войны стал знаменитый эпизод с захватом Гуама — небольшого острова в Тихом океане. 20 июня 1898 года американский бронепалубный крейсер «Чарльстон» дал несколько предупредительных залпов по острову, которым испанцы владели более двухсот лет. Испанский гарнизон, не знавший, что их страна уже в состоянии войны с США, решил, что американские товарищи приветствуют их салютом. Ответив на этот «дружественный жест» собственным торжественным залпом, испанская делегация на лодке подплыла к «Чарльстону» — поприветствовать своих западных партнеров. Однако, поднявшись на борт, испанцы выяснили, что их правительства, оказывается, уже почти два месяца как воюют, а «Чарльстон» прибыл для захвата острова. Немая сцена на лодке городничего закончилась добровольной сдачей в плен всей делегации вместе с гарнизоном и подписанием условий капитуляции.

Так что, несмотря на весь свой ветхий имперский патриотизм, несмотря на праздничные баннеры «Не смешите мои Геркулесовы Столбы» на Пласа Майор в Мадриде, несмотря даже на торжественные залпы «защитников» Гуама, Испания была разгромлена. От Непобедимой когда-то Армады не осталось не то что непобедимой, а даже вообще хоть какой-нибудь Армады — и год спустя Испания продаст Германии горсть островов за четыре мешка муки и 25 миллионов песет, потому что флота, чтобы снабжать и защищать эти острова, у нее больше не будет.

Испанские войска возвращаются с Филиппин, Каталония, 27 февраля 1898 года

Prisma Archivo / Legion Media

Словом, пощечина в Новом свете будет настолько громкой, что даже где-то в далеком андалусском городке Фуэте-Вакерос молодая мать Висента Лорка Ромеро крепче прижмет к груди своего младенца Федерико и выбежит на улицу, решив, что это землетрясение. А вся эта цепочка событий получит в итоге в Испанской историографии весьма красноречивое имя — el Desastre del 98 — Катастрофа 98 года.

Поколение 98 года

Драматизм ситуации заключался среди прочего в том, что у «единой Испании», объединившей когда-то под властью Кастилии несколько королевств Пиренейского полуострова, — никогда не было иного проекта, кроме имперского. Испанское государство почти что с пеленок стало империей, так что потеря этого статуса становилась для нее не просто откатом до заводских настроек, а крушением всех прежних жизненных стратегий. А потому, теперь нужны были новые.

Одну из них предложил рижский консул Анхель Ганивет. Однако прочие испанские интеллектуалы, полагавшие, что все же не стоит самоубиваться раньше времени, — поняли, что нужно предложить какой-то другой ответ на новые вызовы. Так на руинах военного поражения родилось «Поколение 98 года» — поколение переосмысления краха Испании прежней и надежд на создание Испании будущей.

Одним из парадоксов Поколения 98 года является то, что обсуждение этого феномена почти всегда начинается с обозначения его условности. Поколение составила весьма разрозненная группа авторов, объединенных прежде всего родиной и возрастом (на момент Катастрофы всем им было от 20 до 35 лет). В остальном же все они разделяли разные убеждения, работали в разных жанрах и не оставили нам ни совместного манифеста, ни хотя бы даже совместной фотографии. Более того — некоторые даже отрицали свою принадлежность к какому-либо «поколению».

Однако знаковая статья Педро Салинаса в «Ревиста де Оксиденте», опубликованная в 1935 году, за несколько месяцев до начала испанской гражданской войны, убедила большинство скептиков: да, выросшие на обломках 98 года авторы были очень непохожи друг на друга, но, тем не менее, их слишком многое объединяло, чтобы игнорировать концепцию «единого поколения».

Обложка книги Педро Салинаса La Poesia de Ruben Dario

Пио Бароха, Асорин, Рамиро де Маэсту, Мигель де Унамуно, братья Мануэль и Антонио Мачадо, Висенте Бласко Ибаньес, Хосе Мария Габриэль-и-Галан, Хасинто Бенавенте, Рамон Мария дель Валье-Инклан — так (или примерно так) выглядит классический список авторов, которых относят к Поколению 98 года. Очевидно, что за этим перечнем имен скрывается калейдоскоп далеких друг от друга судеб. Но что же тогда их всех объединяло?

Мигель де Унамуно со студентами, выступавшими против возвращения к монархии, 1931 год

imago / Legion Media

Театральный режиссер Немирович-Данченко, рассуждая о чеховских «Трёх сестрах», отмечал, что подводным течением всей пьесы становится «настроение». Это слово, на мой взгляд, отлично подходит и здесь — в качестве главного кандидата на роль общего знаменателя для Поколения 98 года. Именно настроение — развалин обескровленной империи; настроение — провалившейся Испании прошлого, которую нужно пересобрать; настроение — поиска и необходимости предложить Испании обновленный путь — незримо объединило этих людей.

Сад расходящихся тропок

Стратегии выхода из прискорбного исторического тупика, разумеется, предлагались разные. У семи нянек, как известно, семьдесят семь разных Испаний, так что интеллектуальная элита обанкротившейся империи предложила в начале XX века гораздо больше решений, чем страна даже теоретически могла бы принять.

Так, например, одной из популярных идей писателей поколения (это относится к Антонио Мачадо, Асорину и Унамуно, но не только к ним) становится идея поиска ответа на проклятый вопрос «Что делать?» вокруг себя, причем в буквальном смысле. Эти писатели пристально вглядываются в пейзаж, прежде всего в пейзаж Кастилии, где из-за каждого поворота вот-вот может выскочить призрак Дон Кихота. Именно в пейзаже — в пыльных дорогах и ветряных мельницах Кастилии — эти авторы стремились обнаружить характерные черты «испанской идентичности». Асорин писал: «Художник измеряется тем, как он чувствует природу, как чувствует пейзаж... Тем выше мастерство писателя, чем тоньше и точнее он чувствует настроение пейзажа».

Интересным феноменом этой кастилиофилии — увлеченностью писателей Поколения 98 года именно Кастилией — её природой, историей, легендами и ландшафтами — было то, что среди самих этих авторов практически не было кастильцев. В длинном перечне из десятки фамилий несколькими абзацами выше — большинство самых ярких писателей поколения. Среди них из Кастилии родом были только двое: Габриэль-и-Галан и Бенанвенте, прочие же — из Страны Басков, Валенсии, Галисии или Андалусии.

«Двор танцев», Хакин Соролья-и-Бастида, 1910 год

Впрочем, пока одни предлагали оглядываться вокруг, другие предлагали всматриваться в себя. Мигель де Унамуно в качестве одного из ответов на «испанский вопрос» предложил термин intrahistoria — то есть «внутренняя история» или, как сам он это объяснял, та история, что случается ежедневно с неизвестными нам людьми, те события, что остаются за бортом официальных хроник и учебников, события, о которых не пишут в газетах.

Интраистория Унамуно (в отличие от «записанной истории») складывается не из громких событий, войн или конфликтов, а из течения рутинной жизни миллионов людей. Если «записанная история» разворачивается во времени, то интраистория наоборот безвременна, она не обладает собственной хронологией. В контексте интраистории, по Унамуно, невозможно, например, утверждение «в настоящий исторический момент», поскольку интраистория находится не в моменте времени, а вне времени.

Именно в интраистории — в обращении, если хотите, к «коллективному бессознательному» Испании, Унамуно видел возможное спасение. На следующий год после Катастрофы 98 он писал: «Испанцев должны связывать их интраисторические корни, а не их исторические сердца». Получается, что записанная история — войны, победы и поражения, равно как и их интерпретации, — это то, что разъединяет людей. А интраистория способна наоборот сблизить их и не допустить поляризации.

Параллельно с этим обращением к национальному пейзажу и «народной жизни» многие авторы Поколения 98 года поддерживали идею европеизации Испании. Именно в этот исторический период звучат призывы «не поднимать Пиренеи выше» — то есть не отгораживаться от Европы, от европейских идей и влияний. Да, Испании нужен новый путь, но это путь европейский: его следует искать где-то на перекрестке «европеизации Испании и испанизации Европы» — то есть не только открыть для себя Европу, но и открыться для Европы самим.

Мигель де Унамуно, писатель, поэт, философ, ректор Саламанкского университета

Наконец, даже самый фрагментарный обзор идей и веяний, носившихся над Испанией в те годы, не может обойтись без упоминания регенерационизма. Регенерационизм ставил своей задачей осмысление объективных причин упадка Испании, приведших к Катастрофе 98 года. Арагонский политик Хоакин Коста, главный деятель регенерационизма в Испании, формулировал девиз движения так: «Школа, чулан и семь замков на могиле Сида».

Эта метафора была призывом к тому, чтобы отпустить «героическое прошлое» Испании (начинавшееся как раз с Сида — национального героя легенд, поэм и преданий) и сосредоточиться на будущем. В политической и социальной мысли Испании это движение, как правило, отличают от Поколения 98 года, однако многие авторы поколения сочувствовали идеям регенерационизма и присоединялись к ним на разных этапах своего творчества.

После шторма

Важно тем не менее отмечать, что несмотря на подчас радикальные различия в подходах и взглядах, авторы Поколения постоянно держали в знаменателе то самое настроение — горькую надежду на исцеление. Умами испанцев владел пессимизм, но не отчаяние; вглядываться в будущее было тяжело и больно, но образ будущего все-таки был; Испанию трясло и штормило, но команда этого полупотопленного фрегата все-таки верила в спасение.

Все они, очутившись на руинах родной страны, хотели перелистнуть слепленные запекшейся кровью страницы Катастрофы 98 года и найти дорогу к новой Испании, прекрасной Испании будущего. И все они эту дорогу искали. И Валье-Инклан со своим театром кукол и мятежным эсперпенто — гротескной деформацией реальности; и Рамиро де Маэсту, который за годы после Катастрофы 98 года прошел путь от социализма к реакционному консерватизму; и, конечно, Антонио Мачадо с великой поэзией и метафорой «двух Испаний», о которых он писал в «Полях Кастилии»:

«Уже есть в Испании кто-то,

кто хочет жить и жить начинает

меж двух Испаний. Одна из них умирает,

а у другой — душу сводит зевотой.

Дитя испанское, да хранит

тебя Господь на дороге земной.

Из двух Испаний одна пронзит

сердце твое иглой ледяной».

Однако, к сожалению, жизненная стратегия Поколения 98 года окончилась провалом. Все усилия авторов этого поколения оказались в итоге подобным усилиям защитников Трои — усилиям героическим, но обреченным. Водоворот, в который утлое суденышко гальванизирующей империи угодило в 1898 году, неуклонно втягивал Испанию в пучину раскола, в поляризацию и, как следствие, в гражданскую войну. Поколение 98 года пыталось не допустить того, чтобы «Поединок на дубинах» Франсиско Гойи материализовался в XX веке. Но это не удалось.

«Поединок на дубинах», Гойя, 1819–1823 годы

Через несколько десятилетий политической, экономической и социальной турбулентности, через годы диктатуры и Второй Испанской Республики, от одной Катастрофы страна все-таки пришла к другой. В 1936 в Испании начнется кровавая гражданская война, которая три года спустя закончится установлением на десятилетия (до середины 70-х!) диктатуры Франсиско Франко.

‘Una tercera España’ — «третья Испания» — та, что не относила себя ни к республиканцам, ни к восставшим в 1936 году франкистам, та, что не хотела воевать, та, что искала примирения и развития — проиграла. А с ней и большинство авторов Поколения 98 года. И подлинная трагедия их жизни, их личная Катастрофа оказалась в том, что практически все они дожили до начала гражданской войны — и увидели, что происходит со страной, за которую они так долго боролись.

«Крестовый поход», Артуро Реке Мерувия, 1948 год

Мигель де Унамуно умирал в Саламанке, находясь под домашним арестом, куда его поместили за критику франкистов в его последней публичной речи («Да, вы можете победить, но вы никогда не сможете убедить!»).

Мигель де Унамуно

Антонио Мачадо пешком пробирался по логам и буеракам под проливным дождем к французской границе, решившись покинуть родную Испанию только на самом исходе гражданской войны, когда её итог был уже предрешен. Но в эмиграции он не проживет и месяца — и умрет в крохотном французском Кольюре.

Рамиро де Маэсту окажется по другую сторону баррикад: он поддержит франкистский путч, и республиканцы без суда, следствия и разговорчиков расстреляют его еще в начале гражданской войны, в тридцать шестом, на мадридском кладбище Аравака.

Портрет Антонио и Мануэля Мачадо

Кто-то, конечно, сможет вписаться в новую, франкистскую Испанию, кто-то уедет и начнет новую жизнь в эмиграции, кто-то до гражданской войны просто не доживет — но историческая миссия этого яркого, талантливого, небезразличного поколения, к несчастью, провалится — и Катастрофа 1898 года приведет в конечном итоге к Катастрофе 1936–1939 годов, катастрофе, в которой первым проиграет испанский народ. Тот самый народ, о котором десятилетия спустя так напишет Хуан Мануэль Серрат:

«Он не принадлежит ни вчера, ни завтра,

Он вне времени, он испанской породы.

Он не перезрел ещё, но он и не зелен,

Он пуст.

Он часть Испании — той, что закончилась,

Той, что так и не началась.

Поседевшей Испании настоящего».