«Сестра Рэтчед» с Сарой Полсон: менее кровавая (но не менее безумная) версия «Американской истории ужасов»
В симпатичное ментальное учреждение у океана привозят убившего нескольких священников Эдмунда Таллесона (Финн Уиттрок), поговорить с этим интересным человеком норовит каждый психиатр и судья, но особенно быстро к госпиталю несется бирюзовая машинка с бывшей военной медсестрой Милдред Рэтчед (Сара Полсон). Рэтчед приехала в город издалека, чтобы откликнуться на вакансию медсестры, которую никто не публиковал, и, как новенькая, уж слишком интересуется новоприбывшим пациентом. Вне стен этого милого здания главный врач, доктор Хановер (Джон Джон Брионес), пытается сыскать финансирование губернатора, поэтому старается впечатлить его прогрессивными методиками лечения — от лоботомии до варки пациентов в кипящей ванне по методу су-вид. На радостях от полученных денег (и одного маленького одолжения) он берет сестру в штат, не зная, что только что впустил в госпиталь сразу двух дьяволов — и не очень понятно, сговорятся они или поубивают друг друга.
Хоть сколько-то пересказывать любой крученый сюжет — все равно что препарировать лягушку: увлекательно, но она умирает в процессе. Скажем только, что все здесь — не спутаешь — поставлено Райаном Мерфи и, как всегда, напоминает постмодернистский утренник в цирке: доктор Хановер периодически соскальзывает в нуар и спасается от киллера, присланного озлобившейся героиней Шэрон Стоун и ее капуцином; сестра Рэтчед попадает в штат и с ходу делает больно примерно всем; молодой человек сомнительной наружности под кислотой отрезает себе руки и просит пришить ему соседние — если бы Кен Кизи знал бэкграунд Рэтчед, то непременно отправил бы ее в специально обитую подушками комнату.
В бытность студентом киношколы автор идеи и создатель пилотной серии 25-летний Эван Романски задумался, что Кизи удивительно мало сказал о прошлом сестры Рэтчед. Он одолжил персонажа, омолодил, в общем-то никак не отсылал к роману, и общего у трех Рэтчед (сериальной, литературной и из фильма Милоша Формана) только одно — быть отлично дрессированным цепным псом психиатрии. Романски написал пилот, через агента отправил рукопись Майклу Дугласу, продюсировавшему фильм Формана, та в итоге оказалась у Райана Мерфи, который, в свою очередь, пообещал, что ничего не тронет, но все сделает по-своему.
Что сказать: это типичный Мерфи — избыток искусственности и декоративности, превращающий 1950-е в разворот глянца, иронизирующий над собой — на грани фола — сюжет, сугубо декоративный интерес к криминальной антропологии и психопатам. Во многом это чуть более сдержанная версия «Американской истории ужасов». Влечение шоураннера к убийцам вроде Рэтчед (это не спойлер: дайте сериалу 5 минут), конечно, совсем не финчеровского уровня, а скорее бульварно-палповского, как у Чака Паланика. Искренность этого интереса намеренно поставлена в жирные кавычки: он, конечно, не собирается разбираться, какая такая тьма таится в черепной коробочке людей с сознанием черной дыры, а скорее знает, что для США истории о серийных убийцах — такая же национальная травма, как и аттракцион. Поэтому в «Рэтчед» то и дело заходят обкатанные в «Американской истории ужасов» маньяки с внешностью Джеймса Дина и плакатом «Девиантность — это полезно для сюжета».
Трешевость происходящего выручает три вещи: слово «постирония», Райан Мерфи и то, что этот сериал одновременно похож на набор пошловатых магнитов для холодильника — «I <3 Pop Culture», «Hollywood» — и при этом мастерски балансирует на чрезвычайно тонкой грани между кэмпом, китчем и их более агрессивными проявлениями. Впрочем, эта грань, рискующая исчезнуть вовсе, настолько непроницаема, что стала каким-то новым состоянием. «Рэтчед» укомплектовывает людей в красивых костюмах в красивые, безупречно вылизанные мизансцены и доводит палитру до цветового накала, но, как и со всяким узнаваемым стилем, кочующим от фильма к фильму (вспомним извечную симметрию и жирные мазки желтого Уэса Андерсона), то, как нарядно снимает Мерфи вот уже второй или третий свой проект, начинает немного утомлять. Чтобы найти в фильмографии автора что-то подобное, достаточно отмотать до лета (это мы о «Политике» и «Голливуде»). Но это придирки: даже если что-то в «Рэтчед» получается неважно, то это даже как-то хорошо; разбираться, намеренно это сделано или нет, в общем-то такое же узкоспециальное занятие, как, скажем, отличать чернила 1914 года выпуска от чернил 1916-го.
Надо отдать должное: последние лет десять Мерфи выступает своего рода Рут Бейдер Гинзбург от шоу-бизнеса — и если ремикс удачного сюжета за большие деньги, то не без ЛГБТ-тематики. Госпиталь похож на остров Лесбос, вдобавок периодически в кадре появляется заигрывающая с Рэтчед пресс-секретарь губернатора (Синтия Никсон) и напоминает, что бежать от своей природы вредно для здоровья. Параллельно с этим не самая новая, но, пожалуй, самая интересная мысль сериала: «Рэтчед» — это такой поп-комментарий к экскурсу в историю мизогинической психиатрической мысли. Мысль состояла в том, что женщина по природе своей — это концентрат неуравновешенной психики, женщина с нетрадиционной ориентацией — аномалия, нуждающаяся в контрастном душе из шланга и в кровати с удобными наручниками, что любое проявление сексуальности или инакомыслия с их стороны — психическое отклонение.
«Рэтчед» концентрируется на не всегда гладком, но сестринстве. На втором этаже содержится лесбиянка, порицаемая за любовь к «гомосексуалистским» стихам Уолта Уитмена. По соседству — бывшая оперная певица, начинавшая в Ла Скала, а закончившая в палате из-за влечения к людям по типу пациентки № 1. Из недавно прибывших — афроамериканка, возомнившая себя первой скрипкой Лондонского оркестра и главным оппонентом Адольфа Гитлера одновременно. И если у подобных им людей не было голоса в 1950-х, то «Рэтчед» не удерживается от альтернативы, где побочки прозака кончатся, а их услышат. И снова смена регистров на поножовщину. Все же таких циников и сентименталистов, как Мерфи, надо поискать: Полсон с какой-то нечеловеческой эмоциональной анемией сжигает трупы, через минуту трогательно признается, что готова к отношениям, и опять в крематорий. Осознание сексуальной ориентации во время кремирования трупов — редкое сочетание, и опять же непонятно, как это сочиняли, что все так странно, что аж хорошо.