8 июня в российский прокат вышел «Манифесто» — фильм-эксперимент Юлиана Розефельдта, в котором Кейт Бланшетт в 13 разных образах зачитывает художественные манифесты выдающихся творцов XX века — от Ги Дебора и Малевича до Джима Джармуша и Ларса фон Триера. Правила жизни поговорил с режиссером о его собственных взглядах на искусство и узнал, как ему удалось превратить двукратную обладательницу «Оскара» в бездомного мужчину.
Правда, что вы обратились к Кейт Бланшетт после того, как увидели ее в образе Боба Дилана в фильме «Меня здесь нет»?
Кейт Бланшетт в образе Боба Дилана — возможно, лучшее, что я когда-либо видел. Особенно, последний кадр и ее взгляд, обращенный прямо в камеру. Это прекрасный момент, и она его создала. В 2010 году на встрече с Кейт в берлинском музее я сказал ей, насколько меня поразила ее игра. А когда речь зашла уже о совместном проекте, я сразу понял: Кейт должна предстать в нескольких образах, не в одном.
И в одном из своих образов Кейт совершенно неузнаваема. Тяжело было уговорить такую утонченную актрису сыграть бомжа?
О, у Кейт получился совершенно прекрасный бездомный, вам так не кажется? Он — это совесть нашего времени в определенном смысле. Дети в конце фильма и этот парень — результат деятельность человека. Нашим детям придется жить с тем, что мы им оставляем, будь это что-то хорошее или плохое. А бездомный человек символизирует всех малоимущих, которые становятся таковыми из-за нашей жадности и эгоизма.
Насколько глубоко Кейт Бланшетт — с ее-то графиком — была вовлечена в процесс?
Это было всеобъемлющее сотрудничество. Изначально у нас в списке было около 60 персонажей, и сокращать их до 13 было довольно болезненно. Процесс был похож на игру в настольный теннис: мы бесконечно обсуждали героев, как они будут выглядеть, во что они будут одеты, как лучше подать тексты манифестов и с каким акцентом. Это был коллективный процесс, в который также были вовлечены замечательная визажист Мораг Росс, костюмер Бина Дайгелер, парикмахер Массимо Гаттабрузи — все сыграли одинаково важную роль. И, конечно, не последнюю роль сыграли щедрость и талант Кейт — она вложила очень многое в персонажей просто тем, что постоянно проявляла любопытство, не уставала задаваться вопросами об их мотивации и образе жизни. Она, действительно, выдающийся художник.
А были персонажи, которых Кейт забраковала?
Нет. Да там и нечего было отвергать (смеется). Нам было очень весело обсуждать всех персонажей. Замечательная черта Кейт в том, что если она посвятила себя чему-то, то она пойдет до конца. Это была невероятная сложная задача — выполнить все в такой короткий промежуток времени, но она была полностью поглощена проектом.
А как возникла идея позвать в проект Эндрю Аптона (австралийского драматурга и мужа Кейт Бланшетт. — Правила жизни)?
Не только Эндрю! В фильме снялись их с Кейт трое детей. Это была довольно спонтанная идея. Нам нужна была семья для одной из сцен, и когда Кейт со своей семьей была в Берлине, я просто спросил ее, может ли она представить Эндрю и мальчиков в этой сцене. Так как между нами действительно доверительные отношения, то мы так и поступили (смеется). Это было прекрасно. У детей потрясающий талант — должно быть, это в генах.
У вас не было опасений, что невероятные перевоплощения Кейт, ее шарм, в конце концов, отвлекут зрителя от сложнейшего посыла «Манифесто»?
Мы с Кейт сначала встретились, а потом выработали идею, поэтому опасений быть не могло. Могу сказать, что во всем этом есть главный плюс: Кейт сначала завлекла людей в музей, а теперь заманивает их в кино на этот странный фильм — давайте уж будем называть его фильмом. Возможно, если бы не Кейт, часть зрителей никогда бы не ознакомилась с манифестами и работами некоторых художников. Так что я обязан ей за ее восхитительную игру.
Я очень рад, что наше творение увидело свет. Я считаю его очень современным и умным способом ответить на подъем популизма по всему миру. Не в том смысле, что мы очень умные (смеется). Я говорю о манифестах художников, которые понимали, что за высказыванием всегда должно быть содержание. Если ты решил громко высказаться, то у тебя должно быть, что сказать. В современном обществе происходит обратное: мы слышим только шум. Да, звук стал интенсивнее, но за ним зачастую абсолютная пустота.
Изначально «Манифесто» был видеоинсталляцией, которую вы представили в Берлине и Мельбурне задолго до того, как сделать из нее фильм. Насколько сильно отличаются реакции кинозрителей и посетителей музеев?
Да, изначально это была видео-инсталляция на 13 экранов, на каждом из которых вы могли увидеть разных персонажей в исполнении Кейт Бланшетт. Главной идеей проекта была какофония голосов и мнений. Все 13 героев говорят одновременно, сливаясь в один единый хор. Возможно, это голос искусства в обществе.
Фильм же смонтирован линейно — вы смотрите на каждого из персонажей по очереди, постепенно продвигаясь все дальше и дальше. В нем нет привычной и ожидаемой зрителем истории, нет связного сюжета, но много текста, местами очень сложного. Поэтому, чтобы вовлечь зрителя в процесс, мы очень много внимания уделили визуальному повествованию и музыке.
Помню, меня сильно удивила реакция зрителей на премьерном показе фильма на фестивале «Санденс». Люди начали смеяться на монологе о том, что все современнное искусство фальшивое и что все они — фейк. Конечно же, они смеялись, потому что подумали про Трампа и его фейковых новостях. Так что, в каком-то смысле реальность дала проекту новый смысл.
Трамп вообще большой помощник для искусства, не так ли? Есть мнение, что по‑настоящему великое искусство рождается только во время войн.
Надеюсь, то, что сейчас происходит — это не война. Но настоящий художник не может чувствовать себя слишком комфортно в окружающем его мире — ему всегда нужен какой-то конфликт. Конфликт может быть внутренним, это не обязательно должна быть еще одна мировая война (смеется). Для искусства нет какого-то Момента. Это постоянный язык, и он постоянно с нами говорит.
А что за внутренний конфликт заставил вас стать художником?
Каков мой конфликт? О, я не знаю. Наверное, это постоянное любопытство. Я думаю, что, если я перестану быть любопытным, я, наверное, перестану быть художником.
На прошедшем недавно Каннском фестивале Золотую пальмовую ветвь взял «Квадрат» Рубена Эстлунда — фильм, который явно посмеивается над современным искусством. Люди разочаровались в contemporary art? Или он все еще их будоражит?
Ни то, ни другое. Искусство стало большой глобальной индустрией, этот рынок заполоняет планету. Сегодня люди меньше боятся искусства и все больше интегрируют его в свою жизнь. Современное искусство стало более обыденным, чем 25−30 лет назад, когда я только вступил на эту стезю. В то время это было еще достаточно элитарное занятие. А теперь… Знаете, я живу в Берлине, у нас тут работают десятки тысяч художников, есть тысячи творческих пространств и проходят тысячи выставок в год. Происходит массовизация — не только в искусстве, но и в других сферах. Массовизация удовлетворяет голод, люди немножко перекормлены. Но это не значит, что они сыты по горло.
Правда, что вы на все выставки берете своего маленького сына? Что в современном искусстве понимают дети, но не понимаем мы?
Дети — чисты, их разум и глаза — невинны. На самом деле в «Манифесто» есть прекрасный текст, в котором как раз идет речь о неиспорченном взоре ребенка, который все еще открыт для любого рода встреч и опытов. Так что это удивительный процесс — наблюдать за ребенком, который наблюдает искусство, потому что в нем нет никаких предубеждений.
Мне кажется, что искусство — это фантастический способ расширить свой горизонт. Мои дети, особенно мой младший сын, с самого раннего детства привыкли видеть искусство, поэтому они абсолютно нормально воспринимают, когда на их глазах творится что-то очень абсурдное — они выросли с этим (смеется).
Возможно дело в том, как дети думают: они еще не научились подчинять свои фантазии какому-то порядку или ограничениям. По мере того, как мы растем, мы получаем все больше знаний, а наши фантазии становятся все более ограниченными. Только во снах, наверное, мы можем быть свободными. А дети грезят во сне и наяву. Знаете, они просто создают целый мир в своей голове без всяких ограничений. Так что для них встреча с художниками — это нормальное явление.
А искусство должно просвещать? У него должна быть миссия? Оно вообще кому-то что-то должно?
Искусство может быть абсолютно безответственным. Если ему навязана какая-либо миссия — то это провальное искусство. Я считаю, что искусство свободно делать все, что угодно.