«Заложники», как и другая кавказская драма этого «Кинотавра» — кабардино-балкарская «Теснота» — очаровывают своей целостностью. В этом году на «Кинотавре» было много фильмов, которые подкупали чем-то одним. Например, актерской пластикой, мелодичностью, парадоксальным мышлением сценаристов. Но кроме победившей «Аритмии» лишь две картины с берлинским и каннским прошлым производили впечатление завершенных и продуманных до мелочей — «Заложники» и «Теснота».

Еще одна настойчивая ассоциация: фильм «Костер на ветру» — дебют Дмитрия Давыдова, русского учителя из якутского села, который снимался всем миром — и в итоге весь мир и объехал. На фестивале «Движение» в Омске Давыдову, как и Гигинеишвили в Сочи, дали приз за режиссуру. И эти явления грех не связать меж собой.

Как и якутский «Костер на ветру», «Заложники» зарабатывают очки уже с первых секунд, потому что герои говорят на своем мелодичном национальном языке. В данном случае язык — грузинский: действие происходит в 1983-ем году, когда несколько молодых людей из Тбилиси пытались похитить самолет и сбежать на Запад. Поскольку исход кровавой авантюры давно известен, фильм меньше всего походит на боевик. Скорее это трагедия в древнегреческом понимании — история героев, противопоставляющих собственную волю коллективной судьбе.

Такого размаха трагедии редко совместимы с интимностью повествования, да и не от режиссера легкомысленной и потребительской «Жары», казалось бы, ее ждать. Но «Заложникам» каким-то образом удается звучать так, как будто это история, нашептанная на ухо. Возможно, дело в чужом незнакомом языке. Возможно, в очень аккуратной работе звукорежиссера Кирилла Василенко, которому удается привязать аудиторию к героям. Когда они сидят на скамье подсудимых, зритель сидит рядом с ними. Когда они поднимаются на борт самолета, зритель тоже ощущает трап под ногами. Этот эффект присутствия очень усиливает работа оператора Владислава Опельянца, а ловкий монтаж рифмует противоположные по эмоциональному заряду сцены. Шумная грузинская свадьба — и интимная сцена в лесу. Шум прибоя на каменистом пляже — и вой милицейской машины под эстакадой. Просторы горной страны — и тесный салон самолета. Уютная церковь — и зал городского суда. И эта диалектика, само собой, не случайна. Трагедия героев здесь заключается в жажде выбора между двумя разными сценариями жизни. Но парадокс в том, что стремление к свободе делает их несвободными — в отличие от второстепенного, но важного героя Мераба Нинидзе, который, как раз-таки, свободен не выбирать.

Слабое место картины — красивый, но не совпадающий с реальностью финал, который попросту умалчивает о том, как изменилось восприятие трагедии спустя годы. Сильная сторона фильма — в том, что хоть персонажи и героизированы, но жестокость, на которую они пошли по отношению к своим заложникам, не купирована. Захват самолета с первых секунд превращается в кровавую бойню. А быстро очаровавшие зрителя герои (и это огромная заслуга новичка Иракли Квирикадзе и уже опытной Тинатин Далакишвили) — в настоящих преступников, которым не так-то и просто сопереживать. Толерантность к злу, эмпатия антигероям — две важнейшие темы современного кино и особенно телевидения. То, что российско-грузинский фильм смог внести свой вклад в глобальную дискуссию (и то, что этот вклад замечен и оценен), — хорошая новость для всех.

Другая вещь, которая сильно удивляет в «Заложниках» — это то, как сильно повлиял на них Фрэнсис Форд Коппола. Ключевая сцена фильма: большое, шумное, суетливое грузинское застолье в вытянутой, как вагон поезда, квартире в Тбилиси. Герой хочет проститься с родными, но не может сделать этого явно: тогда все обо всем узнают. Поэтому он незаметно, словно дурачась, пробегает мимо каждого, слегка касаясь. Пока что это самая трогательная семейная сцена в этом году — не только в отечественном кинематографе, но и в мировом.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

«Когда дует ветер, костер только разгорается. В этом характер моего героя»