Вечная история о насилии и отчуждении: «Заводному апельсину» — 50 лет. Вспоминаем великий фильм Стэнли Кубрика

«Заводной апельсин» — пожалуй, самый цитируемый и популярный фильм Стэнли Кубрика — отмечает свое 50-летие на экранах и 9 декабря выходит в повторный российский прокат. Кинокритик Алиса Таёжная разбирается, почему драма о насильственном перевоспитании преступника выглядит такой современной в 2021 году и как Кубрику удалось снять один из лучших фильмов об изоляции, бунте и злоупотреблении властью.
Теги:
Вечная история о насилии и отчуждении: «Заводному апельсину» — 50 лет. Вспоминаем великий фильм Стэнли Кубрика

Круговорот насилия

«Забавно, как цвета реального мира кажутся реальными, только когда ты видишь их на экране», — думает главный герой «Заводного апельсина» Алекс, когда, прикованный к креслу в кинозале, видит сцены насилия и секса. И то и другое занимало всю его жизнь, но не анализировалось им, пока не возникла дистанция киноэкрана и сторонний взгляд чужой камеры. Фильм Кубрика по роману Берджеса визуализировал непроговоренное и скрытое, что всегда было на поверхности: общественные системы копируют законы насильственного общения, но поддаются осознанию, только когда становятся образами и историями для миллионов зрителей. Цвета реального мира наконец осознались реальными из-за вымысла, ожившего на экране.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Берджес написал «Заводной апельсин» по истории своей первой жены, которая была изнасилована группой американских солдат во время Второй мировой войны, потеряла ребенка, запила и погибла молодой, так и не пережив чудовищную травму. Так над сюжетом книги и фильма нависает невидимая тень войны и непризнанных военных преступлений, хотя о них ни разу не упоминается напрямую. Агрессия и гуманитарные катастрофы не закончились в 1945 году, паттерны войны продолжают воспроизводиться, а на глобальное коллективное давление обычные люди реагируют вспышками ответного ультранасилия — крайней формой отношений, в которых они и так живут с рождения и до смерти.

Заводной апельсин фильм
Pictorial Press/Legion Media
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Монолог главного героя Алекса — взгляд со стороны преследуемого маргинала: человека, который вырос в равнодушии и презрении, выбрал преступный путь, пережил тюрьму и насильственный психиатрический эксперимент и вернулся в обычную жизнь, чтобы начать с чистого листа. Но на грязной свалке, из которой его выцепили в тюрьму, этих чистых листов просто нет. Свободы как таковой не существует: жизнь Алекса была тюрьмой с самого начала. И «Заводной апельсин» — экскурсия по нашей общей тюрьме.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Одновременно с тем, как Кубрик снимал фильм, психиатр и философ Мишель Фуко исследовал, как одни и те же паттерны насилия и принуждения воспроизводятся в коллективных пространствах: воспитательных учреждениях, больницах, силовых структурах, на заводах и в тюрьмах. Фуко пишет о том, что армия, тюрьма и больница работают по одним правилам: подчинения, упорядоченности, расписания, неукоснительного следования правилам, написанным не тобой. Его главный труд «Надзирать и наказывать» вышел всего четыре года спустя после выхода фильма Кубрика, а работу над этой темой Фуко вел с 1960-х годов, одновременно с Берджесом и Кубриком.

Заводной апельсин
Pictorial Press/Legion Media

Кубрик визуализирует идеи Фуко через язык рутины и безжизненные пространства, которые невозможно согреть человеческим теплом. Язык фильма повторяет роман Берджеса: он сухой, функциональный, декларативный, скупой на детали и наблюдения. У героев нет возможности отрефлексировать свой опыт в настоящем времени, никто ни с кем не разговаривает в форме открытого диалога, жизнь строится вокруг декларативов и императивов.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Речь — нейтральная, но на самом деле бездыханная. То же касается и механического поведения Алекса до и во время заключения: ритуалы с молоком-плюс, ультранасилием, музыкой и сексом сменяются тюремным распорядком, где можно только отвлечься на механическое чтение Библии, и то в компании со священником, который пытается принудить к сексу. Больничная палата не отличается от камеры: а психиатрический эксперимент — от унизительного раздвигания ягодиц перед надсмотрщиками. Мы не слышим метроном, но он отмеряет каждое действие Алекса. Его жизнь ритмична, в основе нее — система импульсов и автоматических реакций.

Никакого насильственного перевоспитания быть не может, и Кубрик повторяет героев, обстановки и интонации, чтобы показать, что перемен в самовоспроизводящемся мире насилия нельзя добиться, просто переключив тумблер: в тех же условиях будут воспроизводиться те же пороки, разве что насильники и жертвы поменяются местами. Алекс окружен симметричными интерьерами, яркими текстурами и индустриальными пейзажами, которые просто невозможно обжить человеческим теплом, не чувствуя себя сменной марионеткой в постоянных декорациях, которые всегда будут больше тебя.

Заводной апельсин
Pictorial Press/Legion Media
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Утраченная привязанность

«Заводной апельсин» — одна из самых страшных историй одиночества, рассказанных от первого лица. Одиночества во враждебной среде, которое начинается с рождения и никогда не заканчивается, делает человека безответственным и социопатичным — просто потому, что он не понимает и не чувствует, как его действия влияют на других.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Демонический подросток, сыгранный взрослым Малкольмом Макдауэллом (и от этого гораздо более страшный), изолирован задолго до того, как решится на преступления. Только во второй половине фильма мы начнем понимать, в каких условиях вырос герой антиутопиии. Его родителей волнует не их сын сам по себе, а то, как он исполняет роль сына, так что когда Алекс попадает в тюрьму и с ними рядом начинает жить молодой тихий квартирант, родители предпочитают его проблемному родному сыну. Банда ультранасилия — неприкаянное сообщество бездельников, которым некуда приложить силы и не о чем поговорить: регулярное унижение друг друга и других — их единственный общий интерес. Женщин Алекс воспринимает только в контексте секса — ни о каком общении, кроме «сунь-вынь», не может быть и речи. Да и банальной привязанности хоть к чему-то, кроме Девятой симфонии Бетховена, у него нет: главное свойство Алекса — полная неприкаянность при постоянной гипервозбудимости.

Заводной апельсин
Pictorial Press/Legion Media
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Эмоциональная депривация волновала не только Берджеса, нарисовавшего преступника в декорациях антиутопии. В одно время с ним и тоже в Англии с точки зрения медицины нарушенную привязанность изучал психиатр Джон Боулби (второй психиатр в нашей истории). Именно его теория привязанности о развитии здоровых отношений ребенка со значимым взрослым стала основой современного подхода в выстраивании отношений не только между поколениями, но и между людьми в партнерских отношениях. Боулби анализировал сотни случаев брошенных детей в детских домах и малолетних преступников и нашел в их поведении общие следы травмы: обманутого доверия, отсутствия заботливого взрослого и игнорирования ребенка в первые годы жизни.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Алекс легко мог бы быть одним из участников его исследования. Брошенный, растерянный, не понимающий, на кого положиться, двигающийся по жизни на рефлексах и выбирающий агрессивную тактику выживания просто потому, что вокруг него никто не интересуется чувствами другого, а соседство людей вызвано не привязанностью, а связанностью по рукам и ногам.

Политическое лицемерие

«Нужно убрать криминальный рефлекс, тюрьмы понадобятся нам для политических заключенных», — объявляют силовики, придумывая автоматическое перепрограммирование жестоких неидейных преступников. Любой авторитарный режим работает по принципу эффективного перевоспитания, и в системе вокруг Алекса нет других способов, кроме прямого давления и механического переучивания.

РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

Все начинается еще в школе, когда его опекают наблюдательные органы и угрожают тюрьмой за каждый проступок: другого способа работы с агрессией системой не предусмотрено. В заключении Алекс попадает в унижающе-пыточную систему, где с ним опять-таки общаются угрозами и императивами, у него отнимают имя и дают вместо него порядковый номер. Тюрьма идет за руку с церковью — единственной институцией, которая якобы помогает преступнику стать нравственным, но и чтение Библии происходит по расписанию.

Заводной апельсин
Pictorial Press/Legion Media

Экспериментальная программа по перевоспитанию в «Заводном апельсине» инициируется силовиками и имеет все признаки карательной операции — для повышения показателей для правительства и нового министра внутренних дел, которые хотят удержать власть на грядущих выборах. Алекса «перепрошивают» только для того, чтобы переключить его поведение с аутсайдерского на общественно приемлемое: это всего лишь замена одной программы принуждения другой. Вместо полицейского надзирателя и тюремщика контролирующим органом становится его собственное тело: Алекса начинает тошнить при одном упоминании о сексе и насилии. Попав на свободу, Алекс сталкивается со своими старыми приятелями, которые переобулись из уличных хищников в полицейских и теперь могут быть легально жестокими в военной форме. Не способного дать отпор Алекса втянут в правительственные махинации и сделают пешкой в политической игре ради хвалебных заголовков об эффективности власти. Маргарет Тэтчер и ее «правого поворота» на момент написания книги и выхода фильма еще не было, но в «Заводном апельсине» уже мелькает призрак будущего кризиса — консервативной реакции, из которой западный мир не может выбраться до сих пор.

Кубрик разоблачает повторяющуюся алармистскую риторику взрослых против неудобных детей ради высоких рейтингов, медийной пропаганды и поддержания привилегий. Каждое десятилетие мы слышим об угрожающем бунте снизу со стороны зарвавшихся молодых людей: они всегда иррациональны, слишком свободолюбивы, нарциссичны и живут порочными ценностями. Битники и хиппи, панки и рейверы, граффитчики и геймеры, активисты и хакеры — из десятилетия в десятилетие молодежные движения демонизируются, а молодые люди выставляются поверхностными, неопытными и не понимающими жизнь.

Можно проанализировать пренебрежительную интонацию в отношении зумеров и тиктокеров и узнать те же тезисы. Работа должна быть трудной, а не в удовольствие, ипотека — дорогой, семья — крепкой, платежеспособность — стабильной, а гражданское несогласие — вежливым. Умение отстаивать свои интересы, жить в удовольствие и проживать опыт эмоциональной свободы объявляется инфантильным, беспечным и опасным. Неудивительно, что когда с тобой не считаются, ограничивают в возможностях и принуждают к стандартам, когда тебе не дают поддержку в ответ на то, что ты отдаешь свою свободу, — да еще и продают это как сценарий благополучия, в который ты не вписываешься, — начинается «Заводной апельсин».