«Открывается какой-то портал, и я абсолютно неуязвима и абсолютно счастлива»: интервью с Дианой Арбениной

Как начался 2025-й? Что нового этот год уже подарил?

Мой 2025-й начался в апреле 2024-го, когда я вдруг полностью написала материал для альбома. И важно сказать, что это сплошь новые песни, которые фанаты не слышали. Обычно, начиная новый альбом, я беру песни, которые написала довольно давно, благо таких очень много, и начинаю над ними работать. В случае с BloodyMary песни, вошедшие в нее, были написаны в апреле. То есть ровно год назад. Такого молниеносного альбома я еще не выпускала.

Это какие песни?

«Не смотри на меня» в первую очередь. Я пишу на диктофон: рядом ручка, лист и диктофон. И 15 апреля, когда я написала песни «Не смотри на меня» и «Сколько тебе лет?», я сидела и с правой стороны записывала на листе «Сколько тебе лет?», а с левой — «Не смотри на меня». Туда-сюда переходила, как-то накрыло.

С этих двух песен все началось, и я загорелась альбомом, общим его ощущением. Я просто слышала то, как оно должно звучать. Более того, понимала, как звучать НЕ должно. Очень часто, когда ты сталкиваешься с чем-то, задавай себе не вопрос «Чего я хочу?» и вопрос «Чего я НЕ хочу?». Станет проще.

И чего не захотели?

В первую очередь не захотела канонического подхода к аранжировке. Убрала живые барабаны. Обратилась к лупам и паттернам. Я понимала, что выхожу в иную музыкальную реальность. Это было сложно, непонятно, и, надо сказать, мало кто оказался к такому готов. Я, признаться, очень загрустила. Но осенью познакомилась с новыми людьми, с которыми и записала эту пластинку. В рекордные четыре месяца. Горело так, что все высекалось практически из-под ножа.

BloodyMary нельзя назвать экспериментом. Это скорее путь. Поиск нового при абсолютно убедительном результате и жизнеспособности того, что получилось на данном этапе жизни. Когда я слышу один-единственный упрек в адрес этого альбома: «А где же рок-н-ролл?», я думаю: как можно отказывать человеку искать новые пути развития, как можно отказывать ему в желании делать новое, необходимое в этот момент?

Я всегда отвечаю: «Ребята, рок-н-ролл давно уже не стиль музыки, это стиль жизни!» И то, что я рок-н-ролльщица до мозга костей (может быть, к сожалению для самой себя), никто не сможет у меня забрать!

Есть какие-то правила у рок-н-ролла в таком случае?

У рок-н-ролла?

Как стиля жизни.

Рок-н-ролл — это молодость. Рок-н-ролл — это легкость. Это приходить на интервью и понимать, что у тебя на плечах не 50 кг свинца, а пустота, воздух и в любой момент ты можешь взлететь — только потому, что ты молодой и легкий и ничем не ранен. И ты такой, какой есть. Именно ты и именно такой, какой есть. В этом честность. И это тоже рок-н-ролл. Жить так — больно. Жить таким — значит быть одиноким. Но в то же время все это означает быть именно собой, и в этом счастье.

И ни в коем случае нельзя трýсить. Во мне уже давно пульсирует одна, но главная мысль — я в любой момент могу встать и уйти. Отовсюду. Встать и выйти. Но это я решаю, а не за меня.

Песня, которая меня очень зацепила, — «15 границ». И в ней есть строчка: «Я доживу до тебя, пройду 15 границ». Что это за границы такие?

Я вас разочарую: это просто цифры в номере машины. Я люблю нечетные. И в принципе, я, кажется, вообще нечетный человек. Единица. Один. Нужно ли искать, будучи одному? Нет. Если суждено, оно само найдется. Но мне важна любовность в жизни. Важна нежность и, конечно, ощущение, что меня понимают.

Просто быть влюбленной?

Влюбленной да. Это та же свобода, и легкость, и вытряхивание из души нафталина. Ты же каждое утро умываешься — так почему ты не умываешь свою душу? А душу вообще умывать нужно кровью. Уж точно не водой с мылом. И безусловно, часть рок-н-ролла, которая каждый день заставляет тебя подниматься, — вера в какое-то чудо.

Какое чудо есть сейчас в вашей жизни, ради которого хочется просыпаться?

Мне кажется, что я нахожусь в стадии трансфера. Я перехожу куда-то. Пока не понимаю куда, но на сцене очень четко ощущаю открытый портал перехода. Это другая страница жизни.

Другая в эмоциональном плане? Как вообще ощущаете себя на сцене?

На сцене чувствую себя абсолютно счастливой. Если представить столб света, а ты стоишь в нем. Открывается опять же какой-то портал, где я абсолютно неуязвима и счастлива. Во мне есть только моя радость, а я люблю смеяться и радоваться! Понимаешь, что ты на своем месте.

Во время работы над BloodyMary у меня было сложное настроение. С одной стороны, я горела новым материалом. Он получался. Был интересным, захватывал меня. Очень помогали мои друзья, с которыми я работала над пластинкой. Мы находились на одной творческий волне, и у нас все складывалось вполне легко. С другой стороны, в жизни в тот период времени я очень страдала от человеческой ревности и непонимания. И это есть в песнях. Но я совсем не ожидала, что на концертах музыка как будто освободится от всего мирского, несовершенного и воспарит надо мной, став абсолютно самостоятельной.

Чем старше я становлюсь, тем больше себя ограждаю от попыток укусить и от мыслей, которые нас разрушают. Раньше, например, едешь в машине, слышишь по радио: вдруг плохая песня. Я сразу переключаю.

Я тоже.

Миллионы людей знаете что делают? Говорят: «Боже, какая плохая песня, ну какой зашквар!» И продолжают слушать. Едут дальше.

Как и когда понять, что нужно ставить где-то точку и уходить со сцены?

Ко мне, кажется, это еще не пришло. Я раньше думала, что не стадионный артист, что вообще не понимаю, как это. Но теперь абсолютно убеждена, что могу поднять любой зал. Я могу накачать и 45 тыс., и 58 тыс. людей вот этим витамином. Я знаю, для чего нужно выходить на сцену, — чтобы делиться энергией, которую дает Господь Бог... Я выхожу и хочу каждому сделать огромный укол витамина радости. И у меня получилось это сделать два года назад на стадионе «Спартак». Я вкачала в людей радость. Человек уходит радостный, ему хочется жить, а я, естественно, вползаю в гримерку опустошенная. И счастливая.Когда я стою в кулисе, меня трясет, мне жутко страшно. Так страшно, Боже! Но я делаю шаг на сцену — и там все по-другому. На сцене мне классно. Я говорю своему концертному директору: «Дай мне концерт, я хочу играть концерт! Все равно, за сколько денег, я просто хочу играть концерт!» Причем мне это нравится, как нравилось 30 лет назад. С той лишь поправкой, что сейчас еще больше нравится!

Первый раз я ощутила себя абсолютно свободной, когда родила детей. Не в том смысле, что родила детей и поставила галочку, нет. Я вдруг поняла, что могу все. И это ощущение не покидало ни на секунду. А вот сейчас то же случилось с альбомом. Какие-то чудеса творятся на концертах. И люди это чувствуют.Я стою за кулисами и каждый раз повторяю, как мантру: «Сегодня я буду беречь себя!» Делаю шаг на сцену, подхожу к микрофону и об этом забываю! Я забываю о том, что у меня есть дети, что следует себя беречь, потому что нужно каким-то образом с ними быть много лет еще.

На ваших концертах часто происходит что-то необычное. Из последнего — вы чуть не сорвались со сцены. Продолжали петь, но чуть не сорвались. Это же вообще!

Я молодец. (Смеется.)

Я к этому и клоню тоже. (Смеется.)

Была уверена, что я там пройду, но, оказалось, сетка под балконом предназначена ловить стаканчики из ВИПа, а не людей. Благодаря боксу, благодаря ОФП...

Было видно, как, держась на одной руке...

...Продолжала петь. Наш тур-менеджер Андрей, очень заботливый парень, пытался предупредить, но я не увидела эту сетку.Мне позвонило просто бешеное количество людей, переживающих за меня. И в тот же вечер прислали видео. Я отправила его тренерам по боксу и фитнесу со словами: «Пацаны, мы это сделали, всё не зря». Видимые, ощутимые результаты работы над собой, над телом, над дисциплиной. Действительно круто.

Что бы вы хотели сказать в микрофон, если бы знали, что вас не записывают?

А я обычно все говорю.

Вообще не ограничиваете себя?

Единственное отличие — это формы, в которые я облекаю свои мысли, особенно в последние годы. А именно обилие нецензурной лексики, которой я очень грешу.Выходишь на чеке, например, и понимаешь, что, пока не ругнешься, никто ничего не делает. Я не понимаю, почему всегда надо гаркнуть! Причем я говорю не про свою команду. И да, я могу сказать все. Другое дело, что вряд ли услышат.

Когда у людей не горят глаза, для меня это хуже всего. Если у тебя не горят глаза, зачем тогда ты работаешь?

Странно, да? Откуда этих людей так много сейчас? Наша команда впахивает 24 часа и семь дней в неделю. Но по-другому невозможно.

А уверенность в правильности пути у вас сразу была? Вот та самая, которая чувствуется сейчас очень четко.

30 лет назад, когда я записала первую кассету со своими песнями, то включила ее своему папе, уже покойному. Мы сидели на кухне, а он был очень посвященный — тоже журналист. У меня мама журналист, отец журналист, еще и тетя, и сестра. Они все журналисты. И вот я поставила кассету с песнями, которые написала. А мне сколько было, 18 лет? Это такой возраст... Прослушали одну, началась вторая — папа встал и ушел. Я осталась одна сидеть со своим голосом, в абсолютном шоке. Голос поет, я иду в комнату. Он сидит, читает газету. Я говорю: «Пап, скажи, пожалуйста, почему ты ушел?»

Представьте себе, что ты еще очень неуверенный в себе, не особенно понимаешь, что именно делаешь. А он сидит читает, потом поднимает голову: «Ну есть Ахматова, есть Пастернак, а ниже — я не представляю зачем. Не понимаю зачем». И такая униженная я очень долго ходила.

Потом меня показали по телевизору, по Первому каналу, — папа, конечно, стал ходить на концерты, слушать песни. Но я-то помню другое. И когда Марту понесло в футбол, я поняла: что бы они ни стали делать, не смей унижать! Не смей их обламывать! Возможно, она сама обломается. Она уже нос поломала, колено. Это будет ее опыт! Возьмешь и вот так отрубишь! Я просто знаю, о чем говорю. Поддерживайте детей во всем, что они делают. Пусть они сами это потом отринут, но не вы.Знаете, вообще, если говорить про то, как я обломалась... Я приехала из Магадана в 1993-м году в абсолютной убежденности, что по Невскому проспекту ходят в обнимку Цой, Майк, Гребенщиков (признан Минюстом РФ иноагентом). У них есть гитара, они поют песни и обнимаются за плечи. И попала в такой жесточайший мир, где пьянки совместные есть, безусловно, но дружбы нет никакой!

Я из домашней девочки, которая умела улыбаться, у которой были классные родители, превратилась в абсолютно закрытого, хмурого человека. Вот такой я была в 1993 году и перестала быть... ну лет семь назад.Я тогда, в 1993-м, вдруг поняла, что попала в какие-то адские жернова: мало того что за тебя никто не рад, ты в принципе как бельмо на глазу. Ты раздражаешь и вообще «не наша».

Но меня всегда спасали люди, зрители, приходившие на концерты, которые слушали, слышали и которым было кайфово. Я не публичный человек. У меня нет в этом смысле никакого тщеславия. Но люди подходят, в 99% очень тактичные, они благодарят за песни. Было бы странно, если бы я не испытывала при этом ответную благодарность по отношению к ним. Мне кажется, с помощью этих людей я и выжила. Ну еще благодаря книжкам.

Почему?

Ну я как любила читать, так и люблю.

Что особенно заинтересовало из последнего?

Так, навскидку. Я прочитала Салмана Рушди «Нож». Очень-очень давно он написал «Сатанинские стихи» — один из первых своих романов. Ему объявили фетву мусульмане, сказали, что убьют. В 2011 году во время выступления в одном из университетов к нему подбежал парень и нанес ему то ли семь, то ли восемь ударов ножом. И в «Ноже» он описывает, как это было: как он поднимался, как возвращался к жизни (совершенно не молодой человек), как его поддерживали.

Мишель Уэльбек еще мне нравится, притом что сначала я его не понимала. А вот от последнего Каннингема, кстати, не сильно в восторге. Роман «День». Надо прогуляться в «Республику», посмотреть, что у них есть нового.