Правила жизни Павла Пепперштейна

Я не особо упорядоченный человек, у меня нет никакого плана или четкого распорядка, все проходит очень стихийно, спонтанно.

Я стремлюсь к расширению идентификационного поля. Кроме художника, писателя и музыканта есть еще кинорежиссер, какой-то потенциальный модный дизайнер и кто-то еще.

Есть желание затеряться в некоем потоке сменяющих друг друга идентичностей.

Я отношусь к московскому концептуализму, но при этом я придумал еще несколько субнаправлений, например психоделический реализм или панк-концептуализм.

Огромное влияние на меня, как на художника, оказал такой жанр, как политическая карикатура. В детстве я был просто невероятным фанатиком этого жанра и возбуждался при виде генерала НАТО или холодной войны в виде обледеневшей старухи с сосулькой, свисающей из носа.

Вдохновение можно черпать из любого непредсказуемого источника. Конечно, есть муза в виде прекрасной девушки и, вообще, влюбленного состояния.

Я завишу от этой романтической структуры — «художник и его муза».

Я не чувствую той гражданской ответственности, которую должен чувствовать настоящий политический художник. Вместо этого я чувствую эстетическое возбуждение.

Кроме того что я большую часть своей жизни испытываю сексуальную озабоченность, я как бы прописываю ее остальным, как терапевт-любитель. Это хорошее лекарство, защитное средство от различных духовных опасностей. Я все время призываю людей оставаться в состоянии подростковой гиперсексуальности.

Родители неоднократно говорили мне, что Павлом они меня назвали в честь двух художников — Пабло Пикассо и Пауля Клее.

Мой псевдоним связан с подростковым увлечением романом Томаса Манна «Волшебная гора». Больше всего мне понравился персонаж по фамилии Пеперкорн, который кончает жизнь самоубийством. Я решил придумать себе псевдоним, напоминающий его фамилию, но придать ему какое-то более еврейское звучание.

Мое детство проходило в насыщенном компоте, состоящем из прекраснейших людей, и в этой среде неофициального искусства был настоящий культ общения. Гости и тусовки происходили каждый день, и для меня все это было так естественно, что я с тех пор таким образом и живу.

Богемный образ жизни для меня — норма. Я в этом смысле урожденный «богемец». Тут можно перекинуть мостик от богемы к Богемии (историческая территория в Центральной Европе, занимающая часть современной Чехии, где Пепперштейн жил в юные годы. — Правила жизни), по жизни я связан и с той, и с другой.

Надо читать книги, которые продаются там же, где продается еда, которую ты ешь. И вот я стал покупать книги в магазине «Магнолия». В основном это женские детективы — Маринина, Устинова, Михалкова, Полякова, — я прочитал практически целый мешок. Дашкова мне меньше нравится, потому что там очень много юмористического элемента, и он меня смущает.

Будучи евреем, в какой-то момент я уехал в Израиль, получил гражданство, паспорт, жил там. Это был интересный, мощный опыт, потому что мы привыкли, что евреи — это как некая приправа к другим блюдам, а тут ты оказываешься в такой тарелке, где лежит только эта приправа.

Я с детства обожаю Крым, это мое самое любимое место. В семилетнем возрасте меня повезли в Крым и выяснилось, что я оголтело люблю море и плавать. До этой поездки я был немного призрачным, бледным, худым, а на море трансформировался в такого очень живого и разбитного пацана.

Человек я эмпатический, поэтому если я полюблял какое-то место очень сильно, то я становился его фантомным уроженцем. Поэтому можно сказать, что я отчасти крымчанин, отчасти петербуржец, отчасти одессит и в какой-то степени пражанин.

Моя склонность к путешествиям проистекает из некоей клаустрофобии, желания постоянно куда-то ломиться, искать какие-то открытые пространства. Потом эта клаустрофобия развилась уже настолько, что, наоборот, стала мешать мне путешествовать. Я перестал пользоваться самолетами, начал их бояться, и это, конечно, отрезало от меня большой кусок мира.

Обычно люди с аэрофобией боятся разбиться. Но меня не это пугает: мне просто невыносимо находиться в этой замкнутой капсуле. Я даже придумал новую конструкцию под названием «безопасные самолеты». Это совершенно прозрачные самолеты в виде слизистых облаков, и люди сидят в кавернах внутри этого облака, а двигательный отсек находится отдельно и скреплен тросом. Если что-то случается с механизмом, то облако плавно барражирует и приземляется.

Я ностальгирую по временам неполной осведомленности. Сейчас есть феномен интернет-всезнайства, когда люди думают, что им все известно.

Я часто кажусь себе маразматиком в том смысле, что я очень многое забываю, но в качестве компенсации плохой памяти у меня развивается буйная, неконтролируемая деятельность воображения.