Если говорить про мистический опыт, то да, у меня такой был. Хотя вообще с осторожностью надо к таким вещам относиться. Это же не магия какая-то. Не что-то такое красивое, метафорическое. Это не про искусство и эстетику. Это неизвестно что — но оно такое, что отмахнуться и сказать «а, это неизвестно что, и поэтому это не важно» — не получается. Дело было так. Я рисовал в метро. Вообще, я раньше часто рисовал в метро. Это такой способ разрисоваться, своеобразная практика наподобие медитации. Ну, у меня долго были занятия, которые… ради зарабатывания. Иллюстраторских заказов почти не было, и прочее, и прочее. Ну и для себя рисовал редко, с настроением было тоже как-то не очень. И вот есть такая практика — рисовать в метро. Берешь пачку обычной бумаги для принтера, карандаш или ручку. Садишься на складной стульчик где-нибудь у колонны в вестибюле станции, наверху или внизу, и рисуешь. Ухватывать надо быстро, потому что народ все время движется. И даже те, кто стоит и ждет, все время меняют позы и выражения лиц. А я вообще люблю город рисовать. Не так чтобы там вот «пейзажи», «городские зарисовки» или там «портреты с натуры» — так это нельзя назвать. Когда смотришь на мир как он есть, то границы постепенно стираются. Между деревом и домом, между домом и человеком. Ну, конечно, в жизни существует это все: живое и неживое, природа и техника, и прочие разделения, различения. А на рисунке все соединяется и превращается в линию или область цвета. Предметы могут быть узнаны, но это не главное. То есть это не главное, что есть предметы. А в метро этот единый взгляд, это объединение всего усиливается еще и потому, что у тебя есть в среднем от доли секунды до трех секунд, чтобы что-то нарисовать. На бумагу при этом не смотришь, это первое, что вообще прекращаешь делать. Глаза у тебя всегда только на объекте сфокусированы, рука только на бумаге. Навыки такого рода — вроде мастерства синхронного переводчика. Хотя наверняка скоро уже их заменит искусственный интеллект. Между рукой и мозгом формируется прямая связь, не опосредованная ничем когнитивным. Глаз фиксирует, рука ходит как осциллограф, ты весь захвачен происходящим. Ну вот. А надо сказать — я год так не рисовал. Заржавело вот это вот все немножко. Но навыки быстро очень восстанавливаются. В первый день я вначале немного тормозил. Линии просто не туда приходили, лица не сходились, ну такое. Но час, два, пятый карандаш, и все начало происходить. Как будто нужные узелки завязываются, все приходит под нужным углом, набираешь темп. Тени и свет мгновенно складываются, как оригами. Начинаешь получать удовольствие от того, что все четко и точно. А потом я вышел на улицу — смотрю — а там весна! И закат! Ваще красота. Вечером стал просматривать, что получилось. Ну и действительно, все оно так. От первого наброска к последнему заметно все четче и точнее. И вот я смотрел, смотрел и вдруг заметил одну вещь. Я ее заметил, но подумал, что-то не то — может, потому что не очень хорошо сначала получалось. Потом смотрю дальше — нет, точно не поэтому. Короче. Я заметил, что среди рисунков повторялось одно и то же лицо. Не так чтобы «похожее» там, а вот прямо-таки то же самое. Это было очень-очень странно и немного меня смутило. Получалось, что один и тот же человек (причем непонятно — мужчина или женщина, потому что лицо могло принадлежать и женщине, и мужчине с равной вероятностью; оно не имело выраженных признаков пола, гендера). Что это одно и то же человеческое существо ходило туда-сюда по вестибюлю станции и попадалось мне на глаза. А я был так увлечен рисованием, что даже не зафиксировал, как это происходило. Не заметил, что человек все время шастает мимо. И, получается, что этот человек не просто так ходил мимо меня, а нарочно, специально хотел, чтобы я его рисовал, что ли. Мне это все очень не понравилось, я не люблю такое. У меня были случаи, когда меня преследовали, это дико неприятно. Ну да и вообще, разные бывают причины, по которым такое может происходить, но все эти причины мне не нравятся, как ни крути.

В общем, я не то чтобы прямо зассал, но решил, что назавтра точно проеду пару станций и сяду в другом месте рисовать. От греха подальше. Ладно. Доехал до «Владимирской», уселся там. Есть очень удобное место, типа ниши такой. Вот я там уселся и стал рисовать. Сразу отметил легкость этого дела, почти сразу стало и удобно, и комфортно, и быстро. Глаза, рука, голова — все влилось, все в потоке. Очень приятное занятие, чувствуешь себя на своем месте. И вот рисую, рисую и вдруг что-то странное начинаю замечать. Ощущения какие-то повторяющиеся. И я смотрю на бумагу и вижу, что снова рисую этого человека. Того же самого, которого в прошлый раз нарисовал несколько раз. Блин, думаю, да что ж такое-то, это уже по‑настоящему неприятно. В общем, я решил его поймать. Но вот что странно, я его никак не мог увидеть. Я понимал, что он где-то рядом, только потому, что моя рука начинала снова рисовать его лицо, но я его не видел! На бумаге он появлялся снова и снова, а перед глазами его не было, хотя я вообще не смотрел на бумагу, а смотрел только на толпу! Секундами мне казалось, что вот он, я его нашел, но это были какие-то доли секунды. Я так устал за ним гоняться, что в какой-то момент закрыл глаза и тут же его увидел очень четко. Открыл, и мне померещилось, что вот он, что я его нашел. Я как подорвался за ним. А толпа, метро — наткнулся на кого-то, получил пинок, извинился, чертыхнулся. Несмотря на плотную толпу, мне удалось с ним поравняться, и я сразу понял, что это вообще не он. Похож, но очень отдаленно. Я вернулся, сел опять на стульчик, рисовать я уже не мог толком. Мне мерещилось это лицо. Я еще несколько раз, уже осторожно, догонял людей, которые казались мне теми самыми, но всякий раз они лишь отдаленно напоминали. Вырисовывалась (пардон). Вырисовывалась странная картина. В реальности, если смотреть на вещи буквально, получалось так, что на одинаковых рисунках с одинаковыми лицами изображен не один и тот же человек в разных ракурсах, а разные люди. А может быть, и не люди, а что-то общее между ними. А может быть, и не общее, а вообще непонятно что. Но лицо, лицо было определенно одним и тем же. Не просто похожим, а ровно тем же самым. Его нельзя было не узнать, невозможно ни с чем перепутать, и я уже изображал его достаточно точно, чтобы сомнений не оставалось. Вечером я провел эксперимент. Я отобрал рисунки, на которых было лицо, и показал их девушке. Просто показал без особых комментариев. Грешным делом мне пришло в голову, что мне могло все это вообще померещиться, ну и так как у меня все это из головы не выходило, то казалось, что все это какой-то бред. Девушка спросила, кто это. Я сказал: просто человек из метро. Девушка сказала: он кого-то ждал? Я сказал: не знаю. Девушка сказала: грустный какой-то. Может, он ждал девушку, а девушка не пришла, а он все ждал и ждал и не терял надежды. Я сказал: а ты уверена, что это он? Девушка всмотрелась в рисунок и сказала: упс, так это женщина, точно. Я сказал: а мне не кажется, что лицо грустное. И мы заговорили о другом.

Потом наступила ночь. И я один сидел на кухне, тупил в соцсети и пил пиво. И вдруг я услышал в углу кухни, где у нас посудомойка, а на посудомойке растет березка в горшке, которую пора уже пересаживать, она чахлая, и ей мало места. Я услышал негромкий голос, не мужской и не женский: Чувак, привет. Я ответил: привет, чувак. Голос сказал: спасибо. Я спросил: за что. А голос сказал: за рисунки. Я сказал: хочешь, могу подарить тебе несколько, выбирай. Он сказал: огромное спасибо, я выберу. У него был голос вроде как человеческий, а вроде — как у робота-навигатора. Я не выдержал и украдкой посмотрел в ту сторону, там ничего не было, березка, посудомойка, окно, и за окном в темноте огни. И я подумал: а что я теряю. И я спросил: кто ты? Он сказал: ты меня знаешь. А я сказал: не знаю. А он еще что-то сказал, голос был чуть высоковатый, странный, спокойный и одновременно немного напряженный, и невозможно было уловить, с каким выражением он говорит. И он еще что-то сказал невнятно, как будто удаляясь, и больше ничего не было. Я допил пиво, закрыл ноут и пошел спать. И мне приснилась церковь. А может, и не церковь. А может, не приснилась. Тарам-парам-пам-пам. Внутри было полутемно, снаружи солнце сквозь маленькие окна. Пыль в солнечных лучах. Внутри еще горели лампочки. Маленькими стеклянными гроздьями, как светящиеся ягоды. Церковь была немного похожа на вестибюль станции метро, только людей не было, и света гораздо меньше, ну и солнца сквозь маленькие окна в метро не бывает. Знакомый голос сказал позади, так близко, что я обернулся: ты знаешь меня. Я обернулся, но ничего не увидел, потому что место, на котором он (или она) стоял (или стояла), было так засвечено лучом, что я мог видеть только край одежды и руку. Я уже не мог сказать, что я не знаю, мне показалось, что это все мне действительно очень знакомо. Если я тебя знаю, то кто ты? — спросил я. Я то видел, то не видел отдельные черты, они были очень знакомые, но узнать целое я не мог. Ты Бог? — спросил я. Я понимал, что это хоть и так, да не совсем так. Но я не мог по‑другому сказать. Как еще скажешь, как еще это выразишь. Нет, — сказал не мужской и не женский голос, — я другой. На этом я проснулся так внезапно, как будто вилку вытащили из розетки. И я мгновенно проснулся. И чуть не вскочил с постели. Я бросился смотреть, какие рисунки он забрал. И увидел, что все они отложены в сторону. И из тридцати шести, на которых было его лицо. Мне осталось тридцать.

Кто это был? Ну, как сказать? Другой, я хорошо понял, почему другой. Другой — это тот, кто не я сам, а это тот человек, которого я вижу перед собой, которого я рисую, про которого даже не думаю. Другой вдруг становится виден, это его лицо везде, только оно и знакомо. Только оно выделяется, вдруг предстоит тебе, выходя из пейзажа, стен, домов и деревьев, даже когда невидим и ускользает. Только оно — то, что рядом и одновременно далеко. И то, что ты никогда не сможешь полностью узнать. И то, что кажется насквозь прозрачным, так что через него видно весь остальной мир. И только через него этот мир видно по‑настоящему. Вот такая история. Но у нее есть еще одна концовка. Спустя несколько дней я опять пришел рисовать в метро. Но только сел у колонны, как ко мне прикопались менты. Документики, то-се. И ведут себя довольно жестко, как будто подозревают в чем-то. Говорят, давай рисунки сюда. Мы знаем, кого ты тут рисуешь, типа, не знаешь, что за такие вещи бывает, должен был знать, давай все сюда. Я подаю им рисунки — и они такие, типа, а-э-э-э че это?! Вижу, они прифигели. Потому что на всех рисунках было только одно — колонна, у которой я сидел. Ну, это была и правда очень красивая колонна. Черно-серебряная, с витыми листочками и лесенками. Цветами и солнышками, и там выдавленные темные узоры, которые все время повторяются, спиралью идут вверх, и все это богатство еще и еще раз повторялось на рисунке, как на колонне. Какой-то там был прямо гиперреализм, нарисовано было любовно, с точностью. Только одно было немного странно. Все это время я сидел к колонне спиной. И это было действительно очень странно. Но тут уж ничего не поделаешь