Весной 1946 года корреспондент Джон Херси отправился в Японию, чтобы написать репортаж о последствиях взрыва атомной бомбы над Хиросимой. В командировке он провел три недели, общался с выжившими, собирал фактуру и, говорят, почти не делал заметок и работу над текстом начал, лишь вернувшись в Америку — боялся, что оккупационная администрация конфискует черновики на таможне. Это важно помнить: свой знаменитый репортаж Херси вывез из Японии в США в голове, можно сказать, контрабандой.

Херси почти поминутно воспроизводит тот день — 6 августа 1945 года — и до, и после взрыва; дает события глазами шести человек: двух врачей, двух священников, вдовы и сотрудницы жестяной фабрики. Герои выбраны неслучайно: легенда — а история написания «Хиросимы» уже давно обросла собственным фольклором — гласит, что по дороге в Японию Херси приболел и, чтобы отвлечься, взялся читать «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера — рассказ о монахе, который изучает жизни пяти человек, погибших при обрушении моста — и позже взял структуру «Моста» за основу своего собственного текста.

В своих мемуарах «Не навреди» нейрохирург Генри Марш описывает свою работу в почти самурайских терминах. Он пишет, что сострадание — исчерпаемый, конечный ресурс; и потому врачи, которые распоряжаются им неразумно, очень быстро выгорают и становятся циниками; поэтому хирург должен быть осторожен с чужой болью, он должен воспитать в себе отстраненность, умение при входе в операционную на время «забывать», что у тела на столе есть душа. Потому что иначе он не сможет хорошо исполнять свой долг.

То же самое, наверно, можно сказать и о журналистах, которым приходится писать о событиях масштаба Хиросимы. Когда пишешь о людях, буквально прошедших через пекло и выживших только по воле случая, нужна по‑настоящему хирургическая, самурайская отстраненность. Вообще, наверно, писать о чужих страданиях — самое большое испытание для любого автора, одно неверное слово — и свалишься в пошлость. Граница между описанием боли и ее эксплуатацией очень тонка. И в этом смысле текст Джона Херси — образец такта: за двести страниц он эту границу ни разу не пересек.

«Ужасное ставит нас перед выбором: быть либо зрителями, либо трусами, отводящими взгляд». Херси выбрал быть зрителем — или, точнее, слушателем — молчаливым и внимательным, и его «Хиросима» — это тот самый случай настоящей литературы, когда целое больше суммы слагаемых; да, это репортаж с места событий, рассказ о шести выживших, но и не только — в первую очередь это история об уважении к чужой боли. И об умении отпускать.

«Сиката га най», — говорит одна из героинь, когда речь заходит о последствиях бомбардировки. «Ничего не поделаешь, бывает». Эта фраза могла бы стать эпиграфом книги, ведь чем больше читаешь о Хиросиме, тем отчетливей понимаешь: главное, что действительно удалось Херси, — уловить японский характер, их достоинство, их отношение к жизни и к смерти.

«Для отца Кляйнзорге, выходца с Запада, самым ужасным и невероятным в происходящем была эта тишина в роще у реки, где вместе страдали сотни тяжелораненых. Пострадавшие молчали; никто не плакал, а тем более не кричал от боли, никто не жаловался; те, кто умирал, — а таких было очень много — делали это тихо; даже дети не плакали; большинство людей не разговаривали. И когда отец Кляйнзорге стал раздавать воду раненым, у которых лица были практически стерты от ожогов, они отпивали немного, а потом приподнимались и кланялись ему в знак благодарности».

>>>

Свой репортаж Херси дописывал на протяжении почти сорока лет: заключительная, пятая часть «Хиросимы» была опубликована в 1985 году, и в ней автор как бы подводит итог многолетней работы — рассказывает о последствиях, о том, как сложилась жизнь «хибакуся» — жертв атомной бомбы — и сложилась ли. И если в первых трех частях речь шла о боли и ее преодолении, в четвертой — о возвращении к жизни, то в последней герои проходят новое испытание — равнодушием. И — медиа. Особенно сильное впечатление производит финальная история о пасторе Киёси Танимото, который в 1955 году отправился в США, чтобы собрать денег на пластические операции для пострадавших от взрыва девушек. 11 мая 1955 года Танимото позвали на телепередачу This is your life, — и в пересказе Херси этот эпизод звучит как серия «Черного зеркала»: на сцену к Танимото вывели Роберта Льюиса, второго пилота бомбардировщика «Энола Гэй», который сбросил бомбу на Хиросиму. И хотя сам Херси, как и всегда, сохраняет беспристрастность, страницы, посвященные телешоу, читаются как чистый фарс. Вообще, вся эта сцена — когда ради рейтингов и просмотров в одной студии сводят жертву и палача и демонстрируют их встречу на 40-миллионную аудиторию — как будто знаменует собой начало великого переселения народов в телевизор, в состояние постмодерна.

В итоге получается, что текст Херси еще и об этом — о конце эпохи: в первых главах мы смотрим на чужие страдания, и у этих страданий есть вес, ценность; в последней главе ценности больше нет — мы смотрим, как на чужие страдания смотрят другие, или, точнее, наблюдаем за тем, как в студии This is your life страдания превращаются в товар, в контент, в развлечение. Сиката га най.