Каждый месяц писатель Евгений Бабушкин делится с читателями Правила жизни своими наблюдениями за человечеством, записанными им в литературной форме во время путешествий.
Читать в полной версииЯ живу на три города — так вышло. В каждом у меня по женщине. Каждая делает невыносимо больно. Но я обязательно прошу добавки.
Первый город — Москва. Богиня ее — Елена, мастер миофасциального массажа. Она говорит, все в мире связано. Если на Килиманджаро тают снега, в Бирюлеве растекается жижа. Если ударить по правой пятке — дернет в левом плече. Если вырвать с корнем лопатку, отнимутся ноги. Все это она и делает, а еще разжимает челюсти кочергой — я так чувствую.
— Целый город со сжатыми зубами ходит! — бранится Елена, и в голове моей сиреневые искры.
Вообще-то Москва ей нравится: чистая. Чище ее родного Минусинска. Там от бедности снова стали топить углем, и мир накрыла черная туча, нечем дышать. Рядом крупнейшая русская ГЭС. Не знаю, куда текут все эти гигаватты. Наверное, в Москву, чтоб нравилась дальше.
— Думала, буду дагестанкам бразильские попки делать… Батюшки! Бедные, бедные больные спины!
Салфетка подо мной мокра от слез — не от жалости к нам, а ну нельзя же так с челюстями.
Второй город — Минск. Богиня его — Татьяна, спортивный реаниматолог.
— С психотерапевтом давно говорил? А? Все по спине видно!.. Ладно, в душу лезть не буду. Нажму пару раз, и все пройдет.
Татьяна тренировалась на фигуристах. Ее сын танцевал у Этери Тутберидзе. Потом они вернулись в Минск. Тут, возможно, тоже история для терапевта. Но Татьяна слишком занята. Она спасает спину. Снизу лимфодренаж, сверху акупунктура, и еще что-то такое она делает в пояснице, от чего темнеет в голове.
— Жить будешь. Не как-то особенно счастливо — просто нормально.
Татьяна прописывает покой и прогулку. Я говорю, вечером в Минске как раз гуляют. Она очень громко, чтоб слышали все за стеной, говорит, что политикой не интересуется.
Но я чувствую рукопожатие. Или как это называется, когда дружески сжимают лопатку?
Третий город — Вильнюс. Литовский и так-то похож на санскрит, а Сандра использует варняйский говор южножемайтского диалекта. И когда она говорит — это уже не Сандра, но Индра, погоняющий не коров, но тучи.
Поэтому наш язык — бейсик-инглиш. В окне звенят колокола и грают галки, я раздеваюсь, и она торжественно клянется:
— Будет больно!
А через час:
— Было больно?
— Очень!
— Хорошо!!!
Что-то такое нам скажут и на пороге рая.
Я закрываю глаза и не знаю, что будет, когда кончится мой час. Что там на выходе из салона: русская беготня, белорусская революция или литовский покой. Иметь три дома — не иметь ни одного. Да просто тупо забываешь, какой валютой платить мучительнице. Слова и связи потихоньку облетают, как листочки с вот этой березы, она же бяроза. И вот уже я путаю, что там накрапывает за окном: дощь, дождж или lietus.
Но есть неизменное. Знаю, Елена, Татьяна и Сандра ждут, чтобы сделать нам больно. И мы будем жить дальше. Не как-то особенно счастливо — просто нормально. ¦