Манхэттенский небоскреб создавался в несколько этапов между 1900 и 1910 годами. Это было результатом счастливой встречи трех революционных градостроительных идей, поначалу существовавших вполне независимо друг от друга, но в какой-то момент слившихся воедино:

1. Многократного воспроизведения мира.

2. Захвата башни.

3. Дома-квартала.

Сегодня, когда высотные дома стали делом привычным, трудно понять, чем был и что обещал нью-йоркский небоскреб в те времена. Для этого придется описать каждую из трех архитектурных концепций до того момента, как стараниями строителей Манхэттена они составили одно «восхитительное целое».

Многократное воспроизведение мира

В эпоху лестниц все этажи выше третьего считались непригодными

для коммерческих нужд, а выше пятого — непригодными для жилья.

С 1870-х годов благодаря изобретению лифта на Манхэттене начинают

множиться этажи.

Механизм Отиса открывает доступ к бессчетным горизонтальным

плоскостям, которые прежде незримо парили где-то высоко в легкой дымке воображения, и доказывает их превосходство с помощью свое- образного парадокса метрополиса: чем дальше от земли, тем ближе

к тому, что еще осталось в городе от природы, — то есть к свету и свеже- му воздуху.

Лифт — это абсолютное самоисполняющееся пророчество: чем выше поднимаешься, тем менее привлекательным кажется все, что оставляешь внизу.

При этом устанавливается прямая взаимосвязь между количеством этажей и качеством архитектуры: чем больше плоскостей нанизано на лифтовую шахту, тем непринужденней они образуют цельную архитектурную форму. Впервые в истории лифт создает эстетику, основанную на полном отсутствии всякой художественной артикуляции.

На заре 1880-х лифт был дополнен стальной несущей конструкцией, которая могла поддерживать все эти недавно открытые новые территории, не занимая много места.

Благодаря взаимодействию этих двух изобретений любой участок земли теперь можно было воспроизводить ad infinitum, получая в результате огромное количество площадей, то есть собственно небоскреб.

Формула

К 1909 году заявленная в проекте Шар-башни новая картина мира

достигла Манхэттена в виде журнальной карикатуры, которая, по сути, представляла формулу идеального небоскреба.

Легкая стальная конструкция поддерживает восемьдесят четыре горизонтальные платформы, по размеру и форме в точности совпадаю- щие с участком земли, на котором она построена.

Каждый уровень изображается как абсолютно автономная, независимая территория вокруг некоего загородного дома с пристройками, конюшней, домиком для прислуги и т. д., будто остальных уровней не существует вовсе.

Особняки на восьмидесяти четырех платформах демонстрируют целую палитру вкусов разных социальных групп — от деревенского стиля до дворцового. Подчеркнутое разнообразие архитектурных форм, садов, беседок и т. п. создает на каждом этаже свой особый стиль жизни (и, соответственно, возможность особой идеологии), и все

это поддерживается абсолютно нейтральной несущей конструкцией. Жизнь внутри здания также многообразна: на восемьдесят втором

этаже осел отшатнулся от бездны, уровнем ниже — экзотического вида парочка машет аэроплану. Мизансцены на разных этажах так радикально не связаны друг с другом, что очевидно никак не могут быть элементами одного сценария. Обособленность всех воздушных участков входит в явное противоречие с тем фактом, что вместе они составляют одно здание. Картинка утверждает, что подобное сооружение можно считать целостным ровно настолько, насколько сохранен и подчеркнут самобытный характер каждой отдельной платформы. Его успех измеряется тем, удастся ли разместить в единой структуре все эти сценарии, не мешая их уникальному развитию.

Здание оказывается стопкой обособленных частных реальностей.

На картинке видны только пять из восьмидесяти четырех этажей — ниже в облаках на других уровнях идет какая-то другая жизнь. Истинное назначение всех этих платформ нельзя предугадать заранее. Особняки могут возводиться или разрушаться, их могут заместить другие постройки, но в любом случае это никак не повлияет на общую схему.

С точки зрения урбанизма такая неопределенность означает, что конкретный участок в городе уже не имеет какого-то одного раз и на- всегда определенного назначения. Теперь на каждом клочке городской земли может возникнуть — в теории по крайней мере — непредсказуемая и нестабильная комбинация совершенно разных функций, что делает архитектуру в куда меньшей степени актом предвидения, а планирование городов сводит к весьма краткосрочному прогнозу. Культуру больше нельзя «проектировать».

То обстоятельство, что эскиз 1909 года был опубликован в прежней версии популярного иллюстрированного журнала Life1 и нарисован 1

художником-карикатуристом, в то время как все архитектурные журналы хранили беззаветную преданность Парижской школе, позволяет предположить, что на заре века «публика» интуитивно понимала смысл небоскреба куда глубже, чем манхэттенские архитекторы. По поводу новой формы в обществе шел подспудный обмен мнениями, из которого архитектор-профессионал был исключен.

Двойное алиби

По сути, схема 1909 года представляет манхэттенский небоскреб

как утопическую формулу для создания неограниченного количества новых территорий на одном городском участке.

Поскольку у каждой такой территории своя собственная судьба, своя программа, над которой архитектор уже не властен, небоскреб оказывается инструментом нового непредсказуемого урбанизма. Несмотря на физическую весомость, небоскреб — великий дестабилизатор городской среды: он сулит вечную смену функций и сценариев.

Подрывной характер истинной природы небоскреба — абсолютная непредсказуемость его начинки — совершенно не устраивает его создателей. Кампания по имплантированию новых гигантов в ячейки решетки проходит в атмосфере всеобщего притворства или даже намеренной потери сознания. Ссылаясь на «ненасытные требования рынка» и тот факт, что Манхэттен — это остров, проектировщики стряпают небоскребу двойное алиби, которое порождает ощущение абсолютной неизбежности его пришествия.

«Ситуация Финансового округа [Манхэттена], с двух сторон ограниченного реками, делает развитие вширь невозможным и вынуждает архитекторов и инженеров обратиться к освоению высот для удовлетворения широкого спроса на офисные помещения в сердце Нового Света». Другими словами, Манхэттену не остается ничего, кроме как выдавить саму решетку вверх к небесам. И только небоскреб может предложить бизнесу широкие просторы рукотворного Дикого Запада, новый небесный фронтир.

Камуфляж

Для обоснования теории «требований рынка» нарождающаяся

технология фантастического выдается за технологию прагматического. Атрибутика иллюзорного мира, только что превратившая природу Кони-Айленда в искусственный рай — электричество, кондиционеры, трубы коммуникаций, телеграфные провода, рельсы и лифты, — появляется на Манхэттене уже как инструментарий экономической эффективности, готовый преобразовать «сырое» пространство

в современные конторские помещения. Скрывая свой потенциал иррационального, все это теперь служит таким банальным усовершенствованиям, как улучшение уровня освещенности и качества связи, регулировка температуры и влажности, и т. д., и т. п.— словом, обеспечивает условия для успешного функционирования бизнеса. Однако существующее как призрачная альтернатива разнообразие восьми- десяти четырех этажей небоскреба 1909 года свидетельствует, что все эти отсылки к нуждам бизнеса суть только этап, только временное явление в ожидании того момента, когда этаж за этажом небоскреб будет завоеван новыми формами культуры.

И тогда рукотворные территории на дальних небесных рубежах перейдут в ведомство неотразимой искусственности, а на каждом уровне возникнет своя особая реальность.

«Я — чистый бизнес.

Я — прибыли и убытки.

Я — красота в аду практического».

Таков скорбный плач небоскреба в его прагматическом камуфляже.

Триумф

В этом сегменте утопической недвижимости архитектура уже не

столько искусство проектирования зданий, сколько грубое выдавливание вверх любого участка земли, который исхитрился прибрать к рукам девелопер.

В 1902 году Флэтайрон-билдинг — лучший пример чистого умножения площадей — выдавливает собственный участок вверх на 100 метров. Треугольник, повторенный 22 раза, и ничего более. Шесть лифтов открывают доступ на все этажи. Только его фотогеничный, тонкий, как бритва, фасад позволяет понять, что эта новая мутация есть самовоспроизведение земной поверхности. Оставаясь в течение семи лет «самым знаменитым зданием в мире», Флэтайрон оказывается первой иконой двуликой утопии.

Уорлд-тауэр на Западной 40-й улице — «одно из самых высоких зданий на такой маленькой площади», — воспроизводит свой участок 30 раз. Его облик свидетельствует о революционной природе архитек- туры чистого приумножения площадей: оно выглядит невероятным

и все-таки существует.

Строители небоскреба Бененсон-билдинг (он же здание компании City Investing) воспроизводят свой участок 34 раза. Выдавливаемый участок имеет неправильную форму — получившееся в результате здание выглядит еще более случайным. Однако внешняя ущербность компенсируется высочайшим качеством интерьеров: «Вестибюль… шириной от 9 до 15 метров и высотой 12 метров, отделан цельным мрамором [и] тянется по всей длине здания — целый квартал"5.

Из-за одного только размера небоскреба жизнь внутри него входит в конфликт с жизнью снаружи. Вестибюль соревнуется с улицей, выставляя напоказ длинный ряд своих особых претензий и соблазнов, отмеченных точками подъема — лифтами, — через которые посетитель может углубиться дальше в субъективный мир небоскреба.

В 1915 году Экуитабл-билдинг повторяет свой квартал 39 раз, взмывая, как сказано в рекламе, «вертикально вверх». Его вестибюль — это шикарный пассаж с различными заведениями вроде магазинов, баров и т. п. Соседние с Экуитабл улицы пустеют.

Чем выше небоскреб, тем сложнее скрыть его революционную сущность — когда Экуитабл был достроен, его истинная природа потряс- ла даже самих строителей. «Некоторое время 110 000 квадратных метров свободной площади казались нам почти что новым континентом, такими огромными и пустынными были его этажи».

Экуитабл-билдинг рекламируют не просто как сумму всех его этажей, но как «целый город с населением 16 000 душ».

Это пророческое определение открывает одну из важнейших тем Манхэттена: отныне каждое здание-мутант старается быть «городом в городе». Эта агрессивная претензия превращает метрополис в на- бор архитектурных городов-государств, способных в любой момент объявить друг другу войну.