— Вобла? Врете. Нету такого слова.

Поезд Угланск-Позабытовск отходит в ноль пятнадцать. Но люди сразу не ложатся, люди делают тепло.

— А где розетка? Ты до Поза­бытовска? А он? И как там, в По­­забытовске?

— Сестра Наташа. Дочь Наташа. Ты Наташа. Как же так?

— Я тоже знала одну Наташу.

Наташу-ташу. Я тоже знал. И всех Наташ, и всех я представляю, вжатый в полку. В проход ногами, за них там цепляются тени. В ночь головой. Окно затянуто льдом. Из-под него на каждой никудышной станции кричат: шампанское! морошка! сигареты! Если со всей душой, со всей бесконечной любовью подышать на стекло, то в отмерзающем кружочке видно пьяную девочку. В кружевных колготках, чтоб лучше брали. Ну кому тут в последних снегах шампанское? Что нам праздновать?

— Раньше-то! Курицу наварим, в карты всю дорогу, с полок падаем, смешно!

— А кто до Позабытовска?

— А он ей сердце из тюльпанов! Света, будь моей женой!

— А она?

— А она Лена!

И кто-то снова там торгует за окном. Берем морошку — это банка с оранжевым снегом, лето было сто лет назад. Берем бутылку пьяного льда, греем грудью, пока растает. Из тамбура вонь, раскурили мороженые сигареты. Проводница бранится, ее поят, она поет. Я не помню нормальной семьи, но думаю, это поезд. Большое-большое живое и ты внутри. И разговоры все о ненужном, все о неважном, все хорошо. Можно спокойно закрыть глаза.

— Вот шоколад, вот шоколадка. Не чтобы познакомиться. Просто один не ем. Не так воспитан. Так воспитан. Мама… умерла. А где розетка?

Да ты найди ее уже, дружок.

— А это книжка? Умный ты. Не то что я. С женой расстались после стольких лет совместной жизни. Квартира-дача. Все потерял-терял-терял.

Утром поезд молчит, как мертвый, но он живой. На станции тает кусок Луны над куском трубы. Наверно, это не моя. Надеюсь, не моя. Не понимаю, как там выжить. ¦