Апокалипсис навсегда: как устроены тексты Нобелевского лауреата Ласло Краснахоркаи

В отличие от многих других литературных премий, Нобелевская не имеет открытого списка кандидатов, но существует профессиональный консенсус в критической среде, кто мог бы удостоится этой высокой награды. В ход идут математические вычисления, политический анализ, географическая и гендерная арифметика, основанная на предположении, что высокое жюри строго придерживается принципа сбалансированного культурного разнообразия.

Стоит ли говорить, что подобный алгоритмический подход часто дает сбой? Однако в этом году действительно ждали лауреата — белого мужчину, представляющего западную цивилизацию. Особенно активно ставили на австралийского писателя Джеральда Марнейна из тех соображений, что последний и единственный призер из Австралии случился лишь в 1973 году. Награждали его как раз за открытие целого континента в литературе. Пора бы узнать, что там произошло за последние полвека. По той же логике ставки на Краснахоркаи несколько превышали ставки на другого, не менее значимого писателя — Салмана Рушди, едва не погибшего из-за ножевого нападения несколько лет назад. Мы не узнаем, действительно ли Нобелевский комитет опасался международного скандала и физических атак, поддержав кандидатуру Рушди, но победа так или иначе досталась венгру, и это было действительно одно из самых ожидаемых и предсказуемых решений комитета за последние годы.

Российский читатель, еще не знакомый с книгами Краснахоркаи, узнав из новостей и комментариев о столь удивительной прозрачности нобелевки в этом году и бросившийся читать три изданных на русском языке тома, рискует обмануться в своих ожиданиях глубокой и ясной прозы. Очевидность выбора современного, но малоизвестного классика совсем не предполагает простоту погружения в его творчество. Краснахоркаи — один из самых радикальных и самобытных из ныне живущих писателей. Безусловно, в постмодернистской французской литературе второй половины XX века найдется несколько имен вроде Пьера Гийота, низводящего язык до его фонетических значений, а человека — до грязи, выделений и крови, но эти эксперименты могут оценить лишь наиболее прогрессивные и искушенные читатели. Нобелевский же комитет не в последнюю очередь чествует так называемую «идеалистическую направленность» произведений, включая в уравнение своего канона не только литературное мастерство, но и соображения гуманизма.

Последняя из столь же противоречивых писательниц была отмечена больше двадцати лет назад, в 2004 году. Тогда из всех женщин, пишущих о проблемах феминизма и капитализма, выбрали Эльфриду Елинек, самую радикальную и непримиримую коммунистку из Австрии с ее «экстраординарным лингвистическим усердием в раскрытии социальных клише и их порабощающей силы». То, как Елинек это делала, у отдельных участников нобелевского комитета вызывало отвращение. Они называли ее романы и пьесы буквально порнографией. Однако завораживающий и непредсказуемый язык Елинек бросал читателю не меньший вызов, чем политическая и физиологическая откровенность ее романов и их броское разочарование в человеческом существе. С Ласло Краснахоркаи ситуация схожая. Обозреватель New Yorker Джон Вуд с первой попытки не смог пробраться через густой бесконечный синтаксис некоего венгерского автора, с которым ему рекомендовал познакомиться невероятно начитанный румынский аспирант. Ошеломленный «потоком типографской лавы» Вуд поставил книжку на полку, оптимистично полагая, что у него будет шанс к ней еще вернуться.

Такая возможность действительно скоро подвернулась. Начиная с 2010 гг. Ласло Краснахоркаи начали активно обсуждать в англоязычной среде. В те времена книжные обозреватели беспомощно разводили руками и спрашивали: неужели нам нужно дождаться Нобелевской премии, чтобы мы смогли наконец прочитать все, что Краснахоркаи написал по-венгерски. Задача эта была, правда, крайне сложная, не только ввиду редкости переводчиков с венгерского как вида. Краснахоркаи — из тех непереводимых авторов, работа над которыми требует значительных интеллектуальных усилий. Предложение может начаться в неспешном ритме и по дороге в несколько страниц обрасти таким диким количеством подробностей и уточнений (при этом не теряя в заданном автором темпе), что взяться за переложение книги на другой язык может быть сравнимо с подвигом. И все же Краснахоркаи медленно проникал на англоязычный рынок, получая одну международную награду за другой, и в 2015 году ему вручили Международную букеровскую премию за весь корпус его текстов.

Ласло Краснахоркаи с тех пор дал десятки интервью ведущим изданиям и стал востребованным публичным интеллектуалом. Он родился 5 января в 1954 году в маленьком городке Дьюла на юго-востоке Венгрии. В шестидесятые начал публиковать первые рассказы и тут же привлек внимание местных спецслужб, которые усмотрели в его сочинениях политический подтекст. Краснахоркаи пригласили в полицию на беседу и по итогам этого недолго разговора забрали красный загранпаспорт. В те времена жители западной части СССР могли иметь два паспорта — синий и красный, — объясняет Краснахоркаи. С синим можно было выезжать за границу, например, в ФРГ, с красным — ездить по странам соцблока. Синего у него, естественно, не было. Такая возможность писателю представится только в 1987 году, когда ему выдадут стипендию на поездку в ФРГ.

В 1985 году он уже написал «Сатанинское танго», фантасмагорический апокалиптический роман о затерянной в Венгрии деревне, спивающейся и разваливающейся. Два мелких жулика, Футаки и Шмидт, пытаются скрыться с последними колхозными деньгами, но на их голову в деревне объявляются еще более ушлые псевдоумершие авантюристы Иримаш и Петрина. Они сулят жителям и барыши, и обретение смысла в беспросветной жизни, ни много ни мало Перестройку, которая вот-вот произойдет за пределами романа в реальной Венгрии, но ничего подобного у Краснахоркаи в итоге не случается. Роман в ритме танго, шесть шагов вперед — шесть шагов назад, возвращается к своему началу, а ткань местной жизни, с шутками-прибаутками, распадется окончательно. Такое пессимистичное на нервном смешке антикоммунистическое письмо, конечно, не могло найти в Венгрии своего издателя. И все же «Сатанинское танго» напечатали. Краснахоркаи считает, что дело было в желании директора одного из издательств, бывшего начальника тайной полиции, доказать, что он чего-то еще стоит, мол, смотрите, какую книгу я могу выпустить.Уже в первом романе Краснахоркаи вырабатывает свой особый стиль: те самые экстремально длинные предложения, маниакально фиксирующие любую деталь и обстоятельство сюжета. Природу этого письма сам автор выводит из своего глубокого недоверия к диалогической речи. В те времена Краснахоркаи особо нигде не работал и проводил время с местной беднотой, с маргиналами, будучи этаким социалистическим хиппи. В бедности маленького человека он видел правду, брался за любую поденную работу и слушал истории окружающих его людей. Люди, утверждает Краснахоркаи, говорят монологом, они хотят сесть и выговориться, пытаясь подобрать то самое единственное предложение, которое опишет всю их жизнь. Историю, легшую в основу «Сатанинского танго», он подслушал, когда помогал кастрировать свиней. Он пытался создать в своей голове первое предложение, и оно все разрасталось и разрасталось. То, что Краснахоркаи удавалось выносить в себе и запомнить, он заносил на бумагу.Таким же образом был построен и написан его второй роман «Меланхолия сопротивления» (1989), не менее безумная притча об еще одной венгерской окраине, куда приезжает цирк, единственное развлечение которого — огромных размеров чучело кита, выставленное на диво публике. Перед нами еще одна портретная галерея мелких крестьян, живущих крайней насыщенной внутренней жизнью в слякотном безвременье. Они хотят если не перемен, то хотя бы какого-то движения жизненных соков, и мир идет им навстречу. То ли случайно, то ли преднамеренно городок становится эпицентром мелких загадочных происшествий, чаще неприятных и свидетельствующих скорее о хаосе, чем благодати. Все перестает постепенно функционировать, и в городе вспыхивает революция.

Письмо Краснахоркаи своей избыточностью и психологической нюансировкой отдаленно напоминает любимого автором Федора Достоевского с его припадками языка и одержимым желанием проникнуть в черепную коробку своих героев. Это тот редкий тип прозы, в котором голос автора тотально доминирует над формальным строем предложения, раздвигает его границы и подчиняет собственной воле. Читатель, сталкивающийся с таким текстом, вынужден играть на навязанных автором условиях, когда и где будет окончательно поставлена точка. Сюжеты Краснахоркаи пересказывать крайне сложно из-за нагромождений событий и мыслей героев по их поводу. То, что некое чучело Моби Дика вызвало микро-революцию в захудалом местечке, почти ничего не рассказывает о том, чем «Меланхолия сопротивления» является на самом деле. Многих критиков в письме Краснахоркаи поразило то, что все эти бесконечные блоки текста представляют собой не «поток сознания», а полностью контролируемый автором нарратив, где все занимает надлежащее ему место. «Сатанинское танго» переведут на английский только в 1998 году, но к тому времени Ласло Краснахоркаи уже станет чрезвычайно интригующей фигурой и постепенно начнет превращаться в классика, чье творчество возведут к Кафке, Гоголю и Достоевскому, сравнят с Винфридом Зебальдом и Томасом Бернхардом. Его переводы действительно ждали. Европейская и американская публика была знакома с Краснахоркаи задолго до того, как прочла первые его строки на английском. Синефилы знают, что лучшие фильмы авангардного режиссера Беллы Тарра, столь же медленные и поэтичные, были созданы на основе прозы Краснахоркаи и при его непосредственном участии.

Кинематограф — куда более демократичное и доступное искусство, чем литература. Семичасовая экранизация «Сатанинского танго» (1994) показалась слишком брутальной для основной программы Берлинского кинофестиваля, нашелся слот в параллельной программе молодого кино. «Гармонии Веркмейстера» (2000) снятые по мотивам «Меланхолии сопротивления» и вовсе показали на фестивале в Локарно, который славится своей программой экспериментального кино. Тогда фильмы Тарра заприметила Сьюзан Зонтаг, которая, кажется, смотрела и читала все значимое и незначимое, что печаталось и снималось. Тарр и Краснахоркаи ее впечатлили настолько, что она заявила о своей готовности пересматривать «Сатанинское танго» каждый год и каждую минут из его семи часов.Киноперевод Тарра долгое время был единственным косвенным свидетельством гениальности венгерского прозаика. К тому времени он давно уже жил в Берлине, ездил в Америку писать свой роман «Война и война» (1999) при непосредственном участии Алена Гинзберга и снова и снова экспериментировать со своей прозой, раздвигая не только рамки синтаксиса, но и формы. Так, в 2010 г. совместно с немецким художником Максом Ньюманом он выпускает книгу Animalinside (Зверь внутри), серию из 14 абстрактных картин с собаками в сопровождении монологических экспрессивных текстов Краснахоркаи. В 2019 г. они продолжают свое сотрудничество и публикуют роман «Гомер навсегда», в котором изображение и текст теперь дополняются саундтреком Миклоша Сильвестра. Перед нам уже не традиционная литература, которую, стоит признать, Краснахоркаи никогда и не писал, но арт-проект, раздвигающий наши представления, что из себя литература может представлять в будущем.

Будучи уже вполне себе респектабельным писателем, который встречает все новых паломничающих журналистов в Кройцберге, высокомерно рассказывая им об упадке великой культуры ( «Бах превратился в магнит на холодильник») Краснахоркаи с годами не растерял своего радикализма ни в письме, ни в откровенно пессимистических взглядах на мир. Слово («апокалипсис» к нему прилипло намертво с легкой руки Зонтаг и других книжных критиков и вот проникло в формулировку нобелевского комитета. Вялотекущий мировой кризис, которому нет конца, стал так удивительно походить на прозу Краснахоркаи с ее изолированными местечками, бредовыми потоками сознания, фиглярами и пророками, что и правда, как заметил Андрей Иванов, один из первых проповедников Краснахоркаи в русскоязычном пространстве, его маленькая венгерская деревушка стала центром вселенной и мировой литературы.Краснахоркаи выбирают не потому, что он белый европейский мужчина в противовес прошлогодней кореянке, но потому, что его книги синхронизировались с общим чувством политической и социальной безнадежности, над чем сам Краснахоркаи мог бы и посмеяться. Он ни минуты своей жизни, кажется, не верил в нормальность этого мира и исходил из позиции, что апокалипсис — это его перманентное состояние, укорененное в нашей повседневной жизни. Некоторые идеалисты, например люди заседающие в Нобелевском комитете, могут счесть, что большая литература способна своим гуманистическим посылом исцелить этот мир или хотя бы обнаружить красоту посреди царящего кругом ужаса. Сам Краснахоркаи исходит из того, что литература должна быть не лекарством, а сообщением, что никакого лекарства на самом деле нет.