Преступные сети: как устроено современное браконьерство
«Я давно заметил, что в природе есть закономерность: Италия похожа на сапог — и там хорошая обувь, очертания Молдавии напоминают грозди винограда — и там делают прекрасное вино, а Камчатка своей формой похожа на рыбу — и здесь лучшее рыбное место на планете. У нас есть все шесть видов лосося, который водится в Тихом океане, и камчатский краб, конечно же, королевский краб. С 2008 по 2013 год его промышленный вылов был запрещен: так получилось, что наука — с большой коррупционной составляющей — долгое время давала неправильные сведения, что краба много и его можно ловить сколько угодно, пока вдруг не оказалось, что он практически вымер. Вот и восстанавливали его популяцию, выдавали разрешения только на научный отлов. Но браконьеров, конечно, это не останавливает. Они ходят по морю, 20 миль подряд сбрасывают в воду краболовки — такие здоровые конусообразные клетки размером с купе в поезде, куда влезает по несколько десятков крабов. Внутри треска или селедка в качестве приманки, краб заползает, а выбраться не может. Масштабы ловли бывают огромные — как-то задержали судно с пятью тоннами краба. Мы — как полиция на воде: на корабельных башнях установлены пулеметы, у нас есть вертолеты, и мы топим и стреляем.
Береговая охрана входит в пограничную службу ФСБ, но сам я не профессиональный чекист, вообще-то я моряк. В нашу задачу входит охрана государственной границы и государственных ресурсов: следим за территориальными водами — это 12 миль от суши, и за экономической зоной — это 200 миль. За ней начинаются нейтральные воды, открытое море и линия Шеварднадзе-Бейкера, граница между нами и американцами. Это ничьи воды, мы не имеем права туда заходить, там никому нельзя вести экономическую деятельность, добывать нефть или ловить рыбу, хотя и рыбы там почему-то нет. В двенадцатимильной зоне в основном водятся палтус и камбала, а в экономической — минтай и крупная, накормленная треска. Помимо охраны границы мы еще ловим браконьеров и занимаемся спасением на море. Раньше за охрану рыбных запасов отвечал Комитет по рыболовству, но в 1998 году эти полномочия передали ФСБ: все от нищеты объединили — денег не было, людей увольняли, корабли простаивали.
Мы не занимаемся бытовым браконьерством, когда вышел мужик в море и бросил динамит — это полиция контролирует. У береговой охраны преступники покрупнее, и ловим мы за рейс с десяток экипажей, а иногда и по сорок выходит. Почему люди идут в браконьеры? Потому что рыбачить в экономической зоне могут только те, кто получил разрешение от Росрыболовства, а получить его крайне сложно. Надо иметь флот, отвечающий разным требованиям, и выполнять квоты минимум на 50%: дадут тебе 5-6 тысяч тонн минтая, а еще горбуши, нерки и лосося на 5-7 тысяч — и все это надо освоить, иначе в следующем году квоту не дадут и выставят на аукцион. А желающих очень и очень много. В этой отрасли нет длинных денег, отдача очень быстрая: человек со средненьким рыбоперерабатывающим заводом и с квотой на вылов тихоокеанского лосося или горбуши может за два-три месяца, пока идет лососевая путина, заработать 3-4 миллиона долларов.
Незаконным промыслом занимаются криминальные группировки, но мы имеем дело не с бандитами, которые в дорогих костюмах сидят и воруют из государственного бюджета, а скорее с гастарбайтерами — люди там, как правило, не агрессивные и без оружия. Экипажи состоят из 17-20 человек, в них сборная солянка: малазийцы, много филиппинцев, багамцы, русские, украинцы, грузины. Китайцев разве что нет — в Китае очень серьезное наказание за браконьерство, вплоть до смертной казни. Они плавают на незарегистрированных суднах, старых японских шхунах 30-40 лет, купленных где-то на свалке в Южной Корее, Филиппинах, Малайзии или Таиланде. Шхуны 30 метров в длину, 150-200 тонн водоизмещения, с закрашенными опознавательными знаками, неприметные, серовато-белого цвета, без флагов и всякой маркировки.
Когда мы в рейсе, каждые два часа со спутника поступает информация, где и какие судна находятся. Видим судно, делаем запрос, получаем ответ — все в порядке. А если судно на запрос не отвечает или его в этом районе не должно быть, мы скидываем с борта смотровые группы на скоростных катерах и плывем разбираться. Подплываем к судну и по громкоговорителю спрашиваем по-русски и по-английски: вы кто вообще такие? Браконьеры, конечно же, не вооружены — если у них, не дай бог, еще и оружие есть, то будут нарушены вообще все международные конвенции и правила, и мы будем их топить без разговоров. На гражданском борту не должно быть никакого оружия, даже для самообороны, оттого, кстати, все эти проблемы с пиратами в Нигерии и Сомали были. Наша группа поднимается на борт и проверяет судовую документацию, забирает у капитана судовой журнал — главный документ, где фиксируются даты посещения портов, скорость, курс, сила ветра, список команды и все события, произошедшие за время рейса. Само судно мы пробиваем по базе: тип, номер, регистрационные данные — существуют ведь судна-двойники, работающие под одинаковыми названиями. Смотришь по документам, а он вообще должен в Гонконге находиться. Ну и все — ведем их в порт Петропавловска-Камчатского. Корабль либо добровольно плывет, либо на буксире: поднимаемся на мостик, отстраняем капитана от управления, ставим человека возле радиостанции.
Командир всякого патрульного судна выступает в роли дознавателя: он должен организовать работу по сбору доказательств, формированию уголовного дела и прочее. Пока мы плывем в порт, составляется протокол осмотра, проводим допрос, делаем видео- и фотосъемку. В порту нас встречают оперативники из ФСБ и забирают людей и дело. Пойманная браконьерами рыба сдается государству, все отходит Росимуществу. Рыбу замораживают по специальной быстрой технологии при температуре −18°С, чтобы влага внутри не успела преобразоваться в кристаллы и порвать мышечную ткань — такая заморозка называется шоковой, благодаря ей забитая рыба не портится и может пролежать в холодильных шкафах до девяти месяцев. Впрочем, суд, как правило, рассматривает дело быстро, в течение десяти дней, а после Росимущество выставляет рыбу на аукцион, публикует объявления в газетах и продает ее дешевле, чем легальный улов.
Абсолютно закономерно, что коррупция в этом деле страшная. Глав Росимущества по Камчатскому краю меняют регулярно. Не зря ходит легенда, будто еще Петр I говорил: торговля рыбой — дело исконно воровское, и дабы неповадно было, каждый год надо по одному вешать. А в советское время было знаменитое «рыбное дело», когда в 1970-е вскрыли разветвленную криминальную структуру, которая занималась контрабандой черной икры, и расстреляли замминистра рыбного хозяйства СССР Владимира Рытова. С рыбой действительно такое дело, что не украсть невозможно — деньги сами в руки идут, система создана так, что все подводит под воровство. Но я стараюсь не думать о том, что волей-неволей становлюсь участником этой схемы. Зато море есть, а море ведь какая штука — уходим на несколько месяцев в рейс, и оно оказывает воздействие. Электромагнитное излучение, шум, качка, резкая смена погоды — на Беринговом и Охотском море погода меняется по три раза в день. По санитарным нормам в море нельзя находиться больше 90 дней, в США человека после такого временно недееспособным признают. А если думать про всякое, то понимаешь: а какой тогда выход и что мы делать должны?»