Степанакерт лежит на склоне Карабахского хребта, окруженный высокими предгорьями Малого Кавказа. В начале войны это сыграло с ним злую шутку — лучшей мишени для «Градов», установленных на соседних возвышенностях, не придумаешь. Тогда подвалы жилых домов превратились в бомбоубежища. В одном из них, после войны ставшем спортивным залом, я сидел на татами — синем мате, растянутом по всему полу. Наблюдая за занятием младшей группы ушу-саньда, я вспоминал один за другим этапы, которые проживает каждый юный боксер или борец в зале, где всегда стоит один и тот же смешанный запах человеческого тела и искусственной кожи мата, груш, перчаток, кроссовок. Сначала каждая тренировка кажется мировым рекордом выносливости, а в спаррингах ты служишь снарядом или половой тряпкой. Но если не бросить это занятие, время начинает останавливаться и ради тренировок отменяются свидания, мимо проходят лекции и все кажется помехой, пока не случится травма или новое увлечение.
Нагорный Карабах. День 2, «Воображаемые сообщества»
Я отвлекся от воспоминаний, когда коренастый тренер в красной футболке обхватил руками голову мальчика лет восьми. Тренер заглядывал ему в рот и качал головой: мальчику выбили зуб, и на щеке показалось пятно крови. Только что он кувыркался по залу в черном кимоно с парнем поменьше, а сейчас стоял в майке и широченных спортивных штанах с растерянным лицом. Тренер переживал, но не мог долго разбираться с этим зубом: надо было завершать тренировку для двадцати других ребят и освобождать зал для старшей группы, в которой занимается действующий чемпион Европы. В складках бровей на волевом лбу, над поврежденным когда-то в бою носом читалось напряжение. Тренер ударил в ладоши и начал перекличку, отмечая мальчиков в своем журнале. Хотя их имена и фамилии были как будто бы составлены из конечного числа элементов — Акоп Саркисян, Саркис Акопян и так до бесконечности — мальчики были поразительно друг на друга непохожи. Светлые и смуглые, с прямыми римскими носами, с орлиными носами и даже с «носами-картошками», они доказывали общепринятый в социологии, но малопонятный обывателю взгляд на нацию как общность судьбы, а не генетического и этнического происхождения. Репатрианты из Алеппо, Бейрута и Тегерана, беженцы из Баку и Нахичевани, жители разных исторических областей говорят на собственном диалекте и часто считают себя лучше других, но вместе они создают то, что наука называет «воображаемым сообществом», то есть нацией.
Когда родители забрали всех мальчиков, тренер отвел меня в свой кабинет с диваном, тремя стульями и черным столом с черным старым компьютером. По стенам висели выцветшие фотографии армянских храмов, флаги Армении и Нагорного Карабаха, на полках стояли обязательные кубки с медалями, а над ними — фотография седого человека в двубортном костюме. Ливанский гражданин Каро Кебабджян, или Grand Master, как называют его в Бейруте, — участник войны в Карабахе 1992-1994 годов и основатель A.B.B.A., «Армянской академии черных поясов». В 1990-х Кебабджян стал апостолом восточных единоборств в Армении. Секции его академии появились во многих провинциальных городах, а в 1998 году зал ушу-саньда и карате был открыт в Степанакерте.
Ближневосточный Чак Норрис, Кебабджян с переходящими в бороду усами остался в прошлом, сидевший за столом под его портретом коренастый тренер жил в настоящем, а непохожих друг на друга мальчиков ожидает совсем не то будущее, которому посвящают свои выступления Илон Маск и Марк Цукерберг. Каждого из них, скорее всего, на два года призовут в армию, у которой нет тыла, только передовая, а после службы оставят в запасе до 50 лет и мобилизуют в начале новой войны — как в апреле этого года вызывали в военкоматы, выдавали автоматы и армейскую форму и оставляли вперемешку с 18-летними призывниками на далеких горных постах, куда не возят пресс-туры с московскими журналистами, приехавшими освещать конфликт.