Федор Бондарчук, Антон Желнов и Денис Катаев рассказывают о фильме «Бондарчук. Battle», посвященном Сергею Бондарчуку

Федор Бондарчук, Антон Желнов и Денис Катаев рассказывают о фильме «Бондарчук. Battle», посвященном Сергею Бондарчуку

30 сентября в прокат выходит фильм Ильи Белова «Бондарчук, Battle» по сценарию Антона Желнова и Дениса Катаева к 101-летию со дня рождения знаменитого советского режиссера Сергея Бондарчука. Создатели утверждают, что это не типичная биография народного артиста СССР, а визуальный срез истории мирового кинематографа 1950–1960-х, в которую органично вписалась масштабная фигура Бондарчука. В преддверии премьеры кинокритик Дмитрий Барченков по просьбе Правила жизни обсудил с Федором Бондарчуком, Антоном Желновым и Денисом Катаевым новое документальное кино.

Продюсер «Брндарчук. Battle» Федор Бондарчук, авторы проекта Антон Желнов и Денис Катаев

В аннотации к фильму Battle меня зацепил пассаж о том, что история про конкретного человека зачастую — это что-то большее. Это история про эпоху, в которой этот человек жил. Как в фильме про Сергея Бондарчука удалось показать его время?

Федор: У нас поначалу, кстати, такого конкретного плана про эпоху не было. Как вообще все произошло? Сергею Федоровичу в 2020 году исполнилось сто лет. Я понимал, что что-то хочется сделать, очень хочется. И так будут какие-то документальные фильмы, фильмы-портреты. Это все мило и прекрасно, но я, например, своего отца — даже не своего отца, а выдающегося русского режиссера Сергея Бондарчука — до конца не знаю. Например, не знаю в подробностях зарубежный период. Что было связано с началом создания «Войны и мира» — только из публичных источников. Мы дома никогда ничего особо не обсуждали. А в это же время невероятно развивается, трансформируется вся документалистика. Происходит невероятный бум на платформах, и я уже становлюсь зависимым от того, что я смотрю не сериалы, а документальное кино. Спешишь вечером домой, чтобы посмотреть очередную серию Wild Wild Country, например. И в этом же потоке я, конечно, посмотрел все фильмы Антона и Николая Картозии: и «Бродский не поэт», и «Сашу Соколова»... Так родилась идея посоветоваться с Антоном про документальное кино. И вот, мы встретились, я говорю: «Слушай, Антон. Фигура Бондарчука...» По глазам я видел: он заинтересовался. И спустя время Антон появился уже с Денисом, которого эта идея тоже зажгла.

Антон: У меня два триггера было, помимо Федора, с которым мы стали обсуждать эту тему. Первый триггер — пост Александра Роднянского в Instagram о том, что в Америке в старом кинотеатре Egyptian Theatre Hollywood запустили прокат «Войны и мира». Роднянский написал, какой там аншлаг и что его коллеги из Amazon говорят: «Ой, как мы этого не видели? Это же круче, чем "Цезарь и Клеопатра". А вторым был Михаил Кричман — оператор, с которым мы делали предыдущий фильм "Сорокин трип". Мы ехали на подмосковную дачу, где Сорокин родился. Он говорит: "Как круто, слушай: с одной стороны, не твоя история, потому что у тебя герои, связанные с эмиграцией. А тут такой челлендж. Подумай". И затем он говорит: "А ты знаешь про историю с Кубриком и Бондарчуком?" И Михаил мне рассказывает, как Кубрик отказался от работы над фильмом о Наполеоне после "Ватерлоо" Бондарчука. Вот поворот!

Денис: Еще один триггер был. Так совпало, что на старте подготовки к фильму в кино показывали "Войну и мир", отреставрированную "Мосфильмом". С часу дня до десяти вечера, весь день. Мы шли, не понимая — потому что все смотрели по телевизору в свое время, — как это будет восприниматься сегодня. И это воспринималось, что самое удивительное, как абсолютно не советское, голливудское кино. Так появилась задача переоткрыть Бондарчука для себя самих. Как я говорю, с советского льва смыть бронзу, которую советский режим пытался нанести на многих героев.

Антон: Да, нашей сверхзадачей было уйти от схем и ярлыков, показать, что он снимал не потому, что Сталин, или не потому, что Фурцева, а потому, что только так и можно было. Это судьба, это неизбежность. И когда Ирина Константиновна Скобцева вспоминает, как он на коленях стоял и говорил: "Дайте мне снять "Судьбу человека", — было видно, что это фанатичное отношение к материалу, к своему делу.

Денис: И как он радовался, когда ему дали "Войну и мир". Об этом в фильме рассказывает Андрей Кончаловский. Главное было — посмотреть со стороны, немного выйти из нашего политико-социального контекста, увидеть историю глазами студента какой-нибудь европейской киношколы — про человека, большого режиссера, который вписывается и в историю Кубрика, и в историю Фрэнсиса Форда Копполы, творивших в одно время.

Федор: По большому счету речь идет о периоде работы Бондарчука на двух студиях — MGM и Cinecittà и как Бондарчук в эту работу органично погрузился. Ну как органично... Советский Союз — полностью закрытая страна, о каком сотрудничестве может идти речь? Ты изучаешь этот период и думаешь: "Как это вообще произошло?" "Он видел мир, и мир его не смутил", — говорит Михалков в нашей картине.

Федор Бондарчук

Денис: А тут они, пожалуйста, с Дино Де Лаурентисом связываются. Прекрасные архивные кадры мы нашли у вас на квартире с VHS. Где они с Ириной Константиновной в доме у Марты Де Лаурентис и у Дино Де Лаурентиса, в котором мы были тоже на съемках в Лос-Анджелесе. Они там свои, виски выпивают.

Антон: Но когда мы уже договорились с Федором и стали работать — сначала изучать, потом снимать, — все спрашивали: "А почему Бондарчук? Почему Америка? Почему Париж? Почему Лондон?" Ответ очень простой: потому что мы хотели... Опять я отталкиваюсь от своего любимого критика Ольги Федяниной, которая сейчас разбирала театр и очень точно написала, что часто в театре на первый план должны выйти как бы второстепенные персонажи, потому что они, бывает, рассказывают историю более точно, чем ближний круг. Такой метод мы испробовали в "Бродском", когда условно интервьюировали Строба Тэлбота — бывшего советника Клинтона по национальной безопасности, который помогал Бродскому оказаться в Америке и был на тот момент корреспондентом журнала Time. И круто брать неочевидный круг.

Федор: Еще была возможность взять дополнительно интервью у лауреата "Оскара" Кристофера Пламмера, который играл британского полководца, фельдмаршала Веллингтона в War and Peace. А Денис и Антон выбрали не Кристофера Пламмера, а — я не скажу, что это артист массовых сцен, но все-таки...

Денис: Ричарда Хеффера.

Федор: У которого эпизодическая роль.

Антон: Да, абсолютно. Это, если угодно, метод: отойти от привычного круга и собрать людей, которые были вовлечены в процесс, но не набили оскомину.

Денис: Вспомним нашего любимого героя Пьера Леона, которого вообще случайно нашли. Было проведено исследование Cahiers du Cinéma: люди интересовались кино, выходившим в Советском Союзе, в частности, конечно же, Бондарчуком. И я, копаясь в архивах журнала, буквально уже находясь на съемках в Лондоне, смог выйти на связь с уникальным человеком Пьером Леоном — русскоговорящим режиссером, писателем, киноведом из известной кинематографической семьи.

Федор: Мама которого снималась в массовых сценах у Бондарчука.

Денис: Да, в сцене бала. Я с ним списываюсь, он говорит: "Ой, я так стесняюсь. Что я там скажу, кроме того, что мама снималась?" В итоге за полчаса он выговорил практически всю концепцию.

Антон: В Париже он нам дал то, что мы искали. Как будто мы снимаем художественный фильм, и он прочел сценарий, его выучил и сказал ровно те слова, которые были нужны. Он скрепил каркас. Хотя это не художественная история, мы не можем заставлять людей говорить на камеру то, чего они не хотят говорить. Или Анастасия Вертинская. Казалось бы, да, она играла в "Войне и мире". Но не главную роль.

Федор: Она тоже спросила: "Да, я с удовольствием. Но я же не Савельева?" А мы говорим: "А нам и не нужно, чтобы была только Савельева". И Вертинская, которая как бы стоит не на обочине "Войны и мира", но сыграла там небольшую роль, формулирует так, что у меня просто катарсис был после съемки.

Денис: Людмила Савельева тоже в двух словах раскрыла идею фильма. Она говорит: "А что вы смеетесь? Я абсолютно не советский человек. Я человек девятнадцатого века". Эта фраза передает весь смысл фильма. Это не советская история, не советское кино, а нечто большее.

И все же почему вам хотелось уйти от этого советского образа?

Антон: Мы все равно к нему приходим. Что подтверждает Никита Сергеевич Михалков в конце, мол, Бондарчук был советским человеком и остался советским человеком, он увидел мир, и мир его не смутил. Это еще один поинт в программе. Мы не хотели уйти от советского. Мы просто хотели уйти от схематично-советского, от стереотипно-советского: ты — советский, значит, ты такой, а ты — провластный, значит, ты такой. Нет. Все гораздо сложнее и гораздо неочевиднее. Мы, например, находим в архивах синхрон Сергея Федоровича, который говорит: "Я начал с "Судьбы человека" и хочу закончить этой же темой, но не с солдатом". "А чем?" — спрашивают его из зала. "Колымские рассказы" Шаламова, это страшно", — отвечает он. Это главная антисталинская книга, и вдруг Сергей Федорович говорит о том, что хочет ее экранизировать.

Денис: В общем, парадокс получается. Парадокс, который раскрывает, как кубик Рубика, действительно многогранную персону: он по-разному воспринимался внутри страны, вне ее и среди синефилов, киноманов. Это все разные восприятия, мы захотели показать эти соприкосновения. Не бывает ничего однозначного.

Денис Катаев

А у самих был какой-то ярлык, который стерся в процессе создания фильма?

Антон: Конечно, был. Я думал, что Бондарчук — просоветский. Потом уже понял, что это не так. Мы с моим папой — фанаты "Они сражались за родину" и "Судьбы человека". "Войну и мир" я очень давно не пересматривал. И вот в "Октябре" случилось первое серьезное профессиональное погружение в материал. И тогда, посмотрев на большом экране "Войну и мир" девять часов кряду, я понял: в этом нет никакой пропаганды.

Денис: У меня случился разрыв шаблонов, когда мы разбирали архивы "Мосфильма" и везде. Например, Бондарчук с Василием Шукшиным ездили в Париж, и Шукшин не пошел смотреть, условно, Нотр-Дам, ему это было не интересно. А Сергей Федорович с камерой в руке фиксировал все свои поездки. Флоренцию снимал, привозил Рафаэля — ему все было интересно. Я-то в детстве думал, что Бондарчук, Шолохов, "Тихий Дон" — все прекрасно, все советское, героическое. А тут человек привозит альбомы Рафаэля!

Федор Сергеевич, а у вас было такое же ощущение?

Федор: У меня было желание разбить стереотипы. Конечно, я понимал, что предлагаю и с какими стереотипами сталкиваются авторы.

А почему такой стереотип есть?

Федор: Потому что общественное пространство создает своих героев. Система, в которой он жил, отчасти создала его образ.

Почему другой советско-мировой режиссер не стал синонимом режима, а Бондарчук стал?

Федор: Я не согласен с этим. Был ли он обласкан системой, властью? Да, был. Прилагал ли он к этому усилия? Нет, не прилагал. Как можно получить народного артиста СССР после "Тараса Шевченко", минуя звание заслуженного артиста РСФСР? Сталин, когда смотрит "Тараса Шевченко", спросил: "Кто это?" Ему говорят: "Это артист Бондарчук". Он отвечает: "Нет, это народный артист Бондарчук". И на следующий день выходит "Правда". Это отец делал? Нет, это вокруг него происходило, в самом начале его творческого пути. Поэтому он с самого юного возраста привлекал к себе внимание. Его подняло само время. Прилагал ли он к этому усилия? Нет, это невозможно.

Антон: Я слышал — и я боюсь, даже Федор этого не слышал, — пленку, где Бондарчук рассказывает, как сложилась история с этим званием. Что ему позвонили и сообщили о присуждении после фильма, в котором он сыграл Тараса Шевченко. И корреспондент, который был у него дома, спрашивает: "А вы лично встречались со Сталиным?" Он не отвечает. Он молчит и дальше рассказывает, что ему позвонил Василий Сталин и они поехали в район Гоголевского бульвара, выпивали и смотрели кино. Это не вошло в финальный монтаж, потому что никак не ложилось. То есть никто не лоббировал вручение звания, да и Бондарчук сам не прикладывал к этому усилия. Он сам был очень удивлен. А потом все сложилось так, как сложилось.

Мы перед разговором коротко обсудили, что есть стереотипный образ документального кино. И, соответственно, вам вроде нужно было выбрать метод рассказа, который не грешит "кондовостью". Вы, например, в фильме ушли от закадрового голоса. Как сегодня сделать документальный фильм, который будет интересно смотреть?

Денис: У нас с Антоном продолжается спор на эту тему. Мне казалось, что, конечно, надо делать кино без закадра, потому что когда ты делаешь историю про визуальное искусство и само по себе кино, а не какой-то документальный фильм в стилистике среднестатистических телевизионных каналов, то в этом нет никакой задачи. Хочется показать именно кино про кино. А это очень тонкий процесс. Мне кажется, невозможно сделать тонко, если ты разжевываешь и объясняешь это все. Нужно...

Федор: Уйти от журналистики.

Денис: И поэтому я считал — и мы с Антоном это проговаривали, — что необходимо отказаться от закадра. Антон, конечно, имеет опыт и с закадром, и без. У него другое видение.

Антон: Меня не смущает закадр. Главное, чтобы драйв был, чтобы история летела. У нас так и случилось. Но для меня важно добавлять в кино поэтичности, поэзии. Я люблю такое документальное кино. Например, про финского архитектора Алвара Аалто, показанное на Beat Film Festival. Мне дико понравилось, потому что там не просто "взял камеру, хожу, наблюдаю", там есть идея, придумка.

Денис: Но поэтичности можно при этом добиться и с помощью архивного материала, как это делает Лозница. А мы попытались замиксовать: сочетать личные впечатления людей того времени с визуальной составляющей картин, о которых рассказываем, плюс добавить собственный угол зрения.

Федор: Мне кажется, это все-таки интонация сегодняшнего времени, язык нашей картины — на пересечении художественного и документального. Если взять третью часть, финал, увидим художественный фильм с длинными паузами, визуальными образами, пронзительным музыкальным решением композитора Игоря Вдовина. Это художественное произведение, глубокое эмоциональное высказывание, не имеет никакого отношения к журналистскому расследованию.

Антон Желнов

Есть Клинт Иствуд, которому 91 год и который по-прежнему снимает и выпустил сейчас очередной фильм — "Мужские слезы". Если бы Сергей Федорович жил сейчас, что бы он снимал и мог бы он снимать, будучи гражданином Российской Федерации?

Федор: Появились музыкальные ролики, клипы. Он их застал. Папа смотрел MTV, и ему, кстати, нравилось. Однажды он поделился идеей: "Слушай, вот Алла Пугачева. У нее есть песня "Арлекино". Я говорю: "Та-а-ак". А я ему уже показывал первые работы свои. Он говорит: "Ты не думал на Байконуре снять?" Я справшиваю: "Отец! Что связывает "Арлекино" Пугачевой и Байконур? Расскажи". Вот чем бы, наверное, он занимался. Свободный, легкий человек. Другое дело, как рассказывал бы про сегодняшнее время... Герои были бы другие.

Антон: Я не знаю, но мне кажется, что продолжил бы дрейф в сторону тех же "Колымских рассказов". Он же понимал, что это за материал, когда книжку прочитал. Мне кажется, Сергей Федорович мог уйти в сторону переосмысления советского опыта, и это было бы, конечно, интересно. Потому что очевидно, что Бондарчук рефлексировал и понимал, что происходит.