Заковать в скандалы: самые громкие манифесты эпохи авангарда

На рубеже веков, в эпоху, горевшую пламенем политического утопизма, самым футуристическим родом искусства был не кинематограф, не живопись, не литература и не театр. Все вокруг было пропитано массовой политикой, и искусство тоже вольно или невольно перенимало ее черты. Самой футуристической формой художественного высказывания был манифест – громкая прокламация, в грубой и экзотической форме бросавшая в лицо обывателю обвинение в мещанстве, отсталости и прочих грехах. Строго говоря, после хорошего манифеста заниматься искусством было уже не обязательно – с точки зрения публики, картины и стихи шли приложением к скандалу. А вот скандал был обязателен – хорошим считался манифест, который попадал в газеты и вызывал глубокое возмущение общественности, блестящим – такой, который, кроме возмущения, провоцировал еще и драку на лекции или открытии выставки. Авангардисты выбрали эту тактику вполне сознательно: очень рано поняв, какие эмоции у публики начала XX века вызывают смелые художественные эксперименты, их авторы решили – интуитивно или нет – обратить слабость в силу и в способ добиться общенациональной известности при весьма скромных (а то и просто нулевых) расходах на рекламу. Нужно отметить, что современному человеку, измученному избытком медиаконтента, сейчас тяжело представить отношение к печатному слову в то время. Газетная статья имела серьезный вес или по крайней мере всерьез обсуждалась, а поэты и художники 1910-х были звездами: если на третьей полосе столичной газеты выходило интервью, в котором один поэт объявлял другого ослиным хвостом и индюком надутым, художественный мир гудел потом, как улей. Прославиться, учинив скандал, – футуристов можно считать изобретателями такой рекламной тактики. Примечательно, что при этом герои скандала были еще, как правило, совершенно искренни: говорили что думали – и об обществе, и об искусстве, – сочетая доведенные почти до религиозного напряжения художественные искания с истинно панковским удовольствием плюнуть кому-нибудь в лицо.

Знаменитый манифест «Пощечина общественному вкусу» вошел в историю хотя бы тем, что ввел в русский язык расхожее выражение «сбросить с парохода современности». С корабля современности сбрасывали Пушкина, Достоевского и Толстого, а занимались этим Маяковский, Хлебников, Крученых, братья Бурлюки и Кандинский; причем для Маяковского это был дебют в печати – и какой дебют! «Кто же, доверчивый, обратит последнюю любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с черного фрака воина Брюсова? Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми. Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченко, Черным, Кузминым, Буниным и проч. и проч. – нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным».

Манифест прилагался к одноименному сборнику, и таким образом группа малоизвестных андеграундных поэтов начала с того, что конвейерным способом, не тратя сил и времени на персональную адресацию, оскорбила примерно весь художественный истеблишмент своего времени. «И оберточная бумага, серая и коричневая, предвосхищавшая тип газетной бумаги двадцатого года, и ряднинная обложка, и самое заглавие сборника, рассчитанные на ошарашивание мещанина, били прямо в цель», – писал позже Бенедикт Лившиц – один из тех четверых, чья подпись стояла под манифестом. Манифест ему, кстати, не понравился – как человеку, который спал с томиком Пушкина под подушкой. Он пытался дознаться, кто основной автор, но не смог и до конца жизни подозревал Маяковского. Но насчет эффекта все было точно. В газетах тут же пошли разгромные статьи: «поэзия свихнувшихся мозгов», «шайка буйных помешанных», «вымученный бред претенциозно бездарных людей» и прочее. Тираж – 600 экземпляров – разлетелся мгновенно, а «шайка помешанных» проснулась знаменитой. Кроме удовлетворения тщеславия это значило еще хороший доход – вскоре Маяковский и Бурлюки отправились в турне по стране и прилично заработали.

«Да-манифест» Ильи Зданевича и Михаила Ларионова появился в форме издевательского интервью в журнале «Театр в карикатурах», и есть серьезные основания подозревать, что Зданевич в этом случае интервьюировал себя сам. Само интервью – настолько химически чистый образец футуристической позиции и футуристического отношения к миру, что имеет смысл привести его целиком:

– Вы футуристы?

– Да, мы футуристы.

– Вы отрицаете футуризм?

– Да, мы отрицаем футуризм, пусть он исчезнет с лица земли!

– Но вы противоречите сами себе?

– Да, наша задача – противоречить самим себе.

– Вы шарлатаны?

– Да, мы шарлатаны.

– Вы бездарны?

– Да, мы бездарны.

– С вами нельзя говорить?

– Да, наконец...

Манифест рифмовался со статьей «Почему мы раскрашиваемся», в которой Ларионов объяснял, зачем художники-авангардисты прогуливаются по Кузнецкому мосту с раскрашенными лицами. Конечно, ничего другого от человека, называвшего свои выставки «Мишень» и «Ослиный хвост», ожидать было нельзя. Неизвестно, какой эффект все это произвело на несчастных читателей журнала «Театр в картинках», но публика на выступления Ларионова и его друзей ломилась. К выставкам приурочивались непременные публичные диспуты о старом и новом искусстве, с криком, топотом, свистом и прочими развлечениями. На диспуте по случаю открытия «Мишени» на Ларионова набросилась толпа, причем один из зрителей его ударил, но Ларионов был не робкого десятка и в ответ принялся охаживать того тяжелым звонком, который полагался председателю вечера. «Как лавина бросилась публика на кафедру. Поднимались кулаки, летели стаканы, били друг друга подставками электрических ламп. В центре размахивал руками, нанося удар направо и налево, Ларионов». «Слава Богу, – заметил по этому поводу обозреватель газеты "Утро России". – И у нас не хуже, чем на Западе!» А так газета «Столичная молва» описывала публику в кабаре «Розовый фонарь», где Ларионов выступал в поддержку другой выставки: «Сколько типичных дегенератов: "вырожденцы с арбузами лысыми", вырожденцы с пробритыми до затылка проборами. Цены яровские в квадрате, много шампанского». Вечер начался с разгрома буфета, а закончился тем, что один из зрителей в ответ на угрозы футуристов достал револьвер. Выставка имела успех. Что касается акции с раскрашенными лицами, то на следующий же день после того, как о ней написали газеты, к Ларионову явились несколько дам и попросили расписать им не только лицо, но и грудь.

Велимира Хлебникова современники единогласно признавали самым талантливым среди будетлян. К этой оценке можно, вероятно, добавить, что из всех них Хлебников был самым искренним, и там, где, например, братьями Бурлюками или Маяковским двигал коммерческий интерес, Хлебников не руководствовался ничем, кроме великолепного безумия. Будетлянский манифест «Идите к черту» стоил ему приятельских отношений с Николаем Гумилевым (Гумилева и его друзей там окрестили «сворой Адамов с пробором»), что не помешало голодному Хлебникову однажды отправиться к Гумилеву занимать приличную сумму денег: «Я сначала выложу ему все, что думаю о его стихах, а потом потребую денег. Он даст». Гумилев дал – устоять перед хлебниковской непосредственностью было невозможно.

В начале 1916 года Хлебников основал фантастическое «Общество председателей земного шара» из 317 членов (число это занимало важное место в нумерологических исследованиях, которыми он был в то время невероятно увлечен). Программа этого «государства молодежи», «государства двадцатидвухлетних», изложена в манифесте «Труба марсиан» и «Воззвании Председателей земного шара»:

Только мы, свернув ваши три года войны

В один завиток грозной трубы,

Поем и кричим, поем и кричим,

Пьяные прелестью той истины,

Что Правительство земного шара

Уже существует.

Оно – Мы.

Только мы нацепили на свои лбы

Дикие венки Правителей земного шара.

К манифесту прилагался протокол заседания, в котором сам Хлебников провозглашался Королем Времени, а его соратники «переводились из разряда людей в разряд марсиан». Общество успело принять участие в революционной процессии летом 1917-го: «Хлебников ехал в огромном грузовике, грязном, черном, украшенном простым черным плакатом с черепом и мертвыми костями и с надписью: "317 Председателей земного шара". Этот автомобиль представлял собой забавный контраст с одуряющей пестротой процессии и ослепительно ярким солнечным днем, а также и с настроением толпы».

Все это могло выглядеть для посторонних как эпатаж, но для самого Хлебникова было невероятно серьезно. Анатолий Мариенгоф вспоминает, как в 1920-м Хлебников в числе других поэтов оказался посреди Гражданской войны в тифозном Харькове и друзья ради смеха при большом скоплении народа короновали его Председателем земного шара: «Хлебников, в холщовой рясе, босой, со скрещенными на груди руками, выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты, после каждого четверостишия, как условлено, произносит: "Верую!". Кольцо, одолженное у приятеля для этой шутовской церемонии, у несчастного Хлебникова пришлось отнимать.

В марте 1918-го, в преддверии Гражданской войны – красные тогда уже взяли власть в Москве, Петербурге и центральных районах страны, на Дон стекались белые, но собственно боевые действия как таковые еще не начались, – Маяковский, Бурлюк и Крученых выпустили свой «Декрет № 1 о демократизации искусств (заборная литература и площадная живопись)». Встречное движение искусства и политики таким образом завершилось, футуристический манифест окончательно слился с революционным декретом, а у футуристов появилась определенная (как вскоре выяснилось, беспочвенная) надежда на то, что официальным искусством нового строя станут они.

«Товарищи и граждане, мы, вожди российского футуризма – революционного искусства молодости, – объявляем:

1. Отныне вместе с уничтожением царского строя отменяется проживание искусства в кладовых, сараях человеческого гения – дворцах, галереях, салонах, библиотеках, театрах.

2. Во имя великой поступи равенства каждого пред культурой свободное слово творческой личности пусть будет написано на перекрестках домовых стен, заборов, крыш, улиц наших городов, селений и на спинах автомобилей, экипажей, трамваев и на платьях всех граждан».

И так далее. Илья Эренбург много позже вспоминал: «Каждое утро обыватели изучали наклеенные на стены, еще старые, топорщившиеся декреты: хотели знать, что разрешается, что запрещено. Однажды я увидел толпу возле листка, который назывался "Декретом № 1 о демократизации искусств". Кто-то читал вслух... Бабка взвизгнула: "Батюшки, сараи отбирают!.." Эпоха веселого футуристического хулиганства в этот момент подошла к концу. Владимир Ильич Ленин на дух не переносил футуристов, и особенно Маяковского: "Кричит, выдумывает какие-то кривые слова, и все у него не то, по-моему, – не то и мало понятно. Рассыпано все, трудно читать". Крупская вспоминала, что на каком-то вечере Ленин сделал выговор артистке, декламировавшей стихи Маяковского со сцены: "Не спорю, и подъем, и задор, и призыв, и бодрость – все это передается. Но все-таки Пушкин мне нравится больше, и лучше читайте чаще Пушкина".