Праздник жизни и прекрасная Кира Найтли в новом фильме «Колетт»
Конец 19-го века, провинциальная девушка (Кира Найтли, в этом прологе неотличимая от самой себя времен «Гордости и предубеждения» — а ведь прошло больше десяти лет!) выходит замуж за «литературного предпринимателя» из Парижа (Доминик Уэст) — человека, который крайне художественно преувеличивает свои способности, связи и ресурсы. Столичная жизнь оказывается ловушкой: супруг запрещает героине писать романы, его собственный талант оказывается раздутым, а единственным понимающим существом в легкомысленном городе становится черепаха с панцирем, украшенным алмазами. Черепаху торжественно носят на блюде на потеху гостям очередного светского салона. Заглянув напуганной твари в глаза, героиня догадывается, что и она для своего мужа — экзотическое украшение. С этого открытия и начинается история эмансипации отдельно взятой женщины. И в этой истории найдется место отчаянным чудесам — танцам голышом в Мулен Руж; сотворению собственной литературной легенды; бисексуальным, полиаморным и, наконец, лесбийским отношениям; качанию пресса и примерке брюк. А на дворе, напомним, все еще конец девятнадцатого — начало двадцатого века.
«Колетт» — фильм восхитительно обманчивой простоты: если не знать о существовании настоящей Сидони-Габриэль Колетт, то картину невозможно принять за байопик. Уж слишком много в ней воображения, иронии и кокетства — и слишком мало обязательных элементов фигурного катания перед Киноакадемией США. В действительность 1890-1910 годов лента зрителя не погружает, а на бегу тащит за руку — словно в музей, который вот-вот закроется. И исследовать этот музей она предлагает в ритме «Банды аутсайдеров» Годара: быстро, нагло, наслаждаясь собой в декорациях, а не декорациями вокруг себя. В этом есть не только логика (экспозицию уже выстроили в сотне других фильмов про тот же исторический период — зачем повторяться), но и своего рода заявление: столетие ничему нас не научило, мы все еще живем на рубеже веков, а проблемы, затронутые «Колетт», не решены.
Режиссер картины Уош Уэстморленд — со-автор столь же чувственного, но гораздо более тяжелого и вязкого фильма «Все еще Элис». В этой драме героиня Джулианны Мур, профессор лингвистических наук, буквально теряла голос в борьбе с болезнью Альцгеймера. Легкая, подвижная и игривая «Колетт» — кино, напротив, об обретении голоса. Все самое страшное, вопреки драматургии, здесь происходит в первом акте: наивная девушка выходит замуж за в меру деспотичного и не в меру вероломного мужчину средних лет и становится его литературной рабыней. Хуже уже не станет, поэтому дальше «Колетт» целый час порхает по свету, словно бабочка среди цветов. Вот первый роман с другой женщиной, вот первый роман в печати, а вон там первый роман втроем. Невзгоды, разумеется, продолжаются, а борьба за свои права обостряется по мере осознания этих прав, но фильм — удивительное дело — ни разу не плачет, а все время смеется. И это не только выгодно отличает его от всех единомышленников, стремящихся завоевать свою номинацию на «Оскар» или BAFTA потом и кровью, но и вообще от социального кино новой волны, которое гонит зрителя под свои знамена кнутом. Здесь же — никаких манипуляций, сплошной праздник жизни, отчего ценностям, которые декларирует «Колетт», начинаешь симпатизировать добровольно, а не из-под палки.
Еще одна заслуга Уэстморленда — в умении найти подход к актерам. «Колетт» начинается как еще одна костюмная драма с Кирой Найтли, чем сразу сбивает с толку: все эти белые платья, свидания на сеновале, поцелуи украдкой, обмен записками, споры с родителями и побеги из дома кажутся самопародией. Но стоит героине перебраться в Париж, как режиссер дает актрисе возможность сыграть нечто совсем непривычное — женщину, оказавшуюся в заложниках между своими амбициями и чужими представлениями о долге. А минут двадцать спустя происходит новое преображение — и вот уже Найтли, в широких брюках, сюртуке и калошах, изображает маленького революционера — трогательного и отважного, как персонажи Чаплина. А еще спустя двадцать минут она танцует в Мулен Руж и отдается этому магическому ритуалу так, что ее хочется записать в труппу «Суспирии». Реальная Колетт век назад придумала героиню, с которой впоследствии списали всех Кэрри Брэдшоу массовой культуры: ироничную девушку, способную очень простым языком рассуждать об очень сложных вещах; ответственного философа, прячущегося на легкомысленной маской. Фильм «Колетт» устроен точно так же: знакомая актриса в нем постепенно становится неузнаваемой, привычные жанровые правила соблюдаются с усмешкой, а серьезные разговоры перемежаются абсурдными шутками — вроде той черепахи на блестящем подносе. Больше всего этот фильм напоминает воздушный поцелуй: ничего обжигающего, но черт возьми, его вам отправила сама Кира Найтли.
