От справедливой свободы к справедливой безнадежности: как меняется представление о 1990-х

Девяностые — российское «освоение Запада». В этом мнении удивительно сходятся и комментаторы в интернете, и социологи. И правда, жестокое время, по атмосфере похожее на золотую лихорадку. Сильные, прямолинейные, независимые люди в суровых и безжалостных условиях борются за жизнь, в одно мгновение становятся миллионерами или умирают в перестрелке. Все или ничего. Выживает сильнейший. «Все эти сюжеты очень кинематографичны, и есть все основания подавать и воспринимать 1990-е именно так», — говорит социолог Мария Макушева.

И действительно, с развитием киносериальной индустрии, а особенно с бумом стриминговых платформ, нужно было черпать где-то сюжеты, и 1990-е стали отличной почвой для новых картин. Начиная со второй половины 2010-х девяностые возвращаются в массовый кинематограф. Сначала точечно, а после 2023-го — как оформленный тренд. Выходят сериалы «Слово пацана» (пусть не совсем о 1990-х, но близко), «Лихие», «Аутсорс», «Комбинация», «Дети перемен», «Лада голд» и другие. Все так или иначе об одном и том же: борьбе за жизнь, жестоком времени, больших деньгах.

Конечно, о 1990-х снимали и в реальном времени. И если сюжеты в картинах что 20-летней давности, что современных во многом совпадают, то с точки зрения эмоционального наполнения, героев, их характеров и типажей они отличаются куда сильнее.

Социолог Вадим Радаев в очерке «Герои нашего времени, 90-е» называет наиболее отражающими типаж десятилетия персонажей фильма «Лимита» режиссера Дениса Евстигнеева. Один из них — хакер, помогающий криминальным структурам взламывать банковские программы. Второй — своего рода кибербезопасник, который работает в банке и пишет защитные программы. Первый живет богато, но его интересуют не столько деньги и вещи, сколько ощущение свободы и силы. Второй «честным трудом» особо ничего не зарабатывает и в финале фильма погибает, что, по мнению Радаева, символизирует неуместность таких людей в новом времени.

То есть Радаев выводит два ключевых типажа (поясняя, что они, конечно, не единственные, но важные и показательные). Это человек, который сознательно пытается использовать возможности нового времени, чтобы выстроить собственную жизнь, пытается адаптироваться к новым правилам и в некотором роде подстроить изменчивый мир под себя. Кажется, именно такой человек приходит в голову при фразе «сделал карьеру в 1990-е». Второй типаж — это все еще человек советский, который честно работает, несмотря на меняющийся мир, и потому проигрывает — перестает быть актуальным, выпадает из реальности. Не использует те возможности, которые дает ему это удивительное время.

Авторы «Лимиты» жестоки к обоим своим героям и не оставляют им места в мире, подчеркивая, что первый типаж неуместен из-за кризиса моральных ценностей, а второй — ввиду собственной непрактичности. Правда, балабановские «Жмурки» иронично показывают совсем другой сценарий, в который интуитивно хочется поверить, ведь очень часто чужой успех и социальное положение миллениалам хочется объяснить именно 1990-ми. Больше того, почти 60% молодых бизнесменов в 2019 году считали, что в 1990-е вести бизнес было проще, а требовались для этого только умение идти на риск и находчивость. Сейчас же с социальными лифтами все сложнее. Правда, реальные бизнесмены 1990-х ретроспективно не считали свое время легким. С другой стороны, кто бы признался, что ему было легко?

Так называл девяностые спортивный журналист Василий Уткин. С ним соглашался, например, иностранный агент Виктор Шендерович или издатель Ирина Прохорова. В дискуссии «1990-е: опыт свободы» Шендерович рассуждает о том, что люди оказались предоставлены сами себе и вдруг смогли самоорганизоваться: пусть неидеально, но наладили производство продуктов первой необходимости, начали ввозить вещи, технику, автомобили — взяли ответственность за собственную жизнь, за которую прежде было всецело ответственно советское государство.

Это пример популярного нарратива, который особенно часто встречается среди либеральных экспертов, начинавших карьеру в 1990-е, в особенности среди творческой интеллигенции. Режиссер Павел Лунгин однажды сказал, что только в 1990-е получил возможность работать: «В 1980-х я задыхался, как рыба без воды, а в 1970-х просто спивался. Я не понимал, что мне делать. И только в 1990-е я почувствовал глоток свободы. Снял "Такси-блюз", получил приз в Каннах, стал тем, кем должен был. Я, как личинка, спал до этого. Оказалось, что у меня есть профессия».

По словам другого иностранного агента, Екатерины Шульман, именно интеллигенция склонна описывать девяностые как время возможностей из-за исчезновения советской цензуры и ограничений на интеллектуальные изыскания. По аналогии и многие экономически ангажированные люди вполне могли воспринимать 1990-е как время свободы и возможностей, потому что осознавали, каких возможностей их лишал советский строй (не зря среди первых российских бизнесменов и реформаторов так много научных сотрудников).

Однако для тех, кто этих лишений не осознавал, никакого времени возможностей не было — было время голода, нищеты, разрушения привычных социальных порядков. 62% считают, что 1990-е принесли больше плохого, чем хорошего, и только 19% придерживаются обратного мнения. В целом это похоже на героев «Лимиты»: часть ждала возможностей и вдруг получила их, другая ценила старые порядки и оказалась в сложной ситуации разрушения привычных норм. По словам социолога Марии Макушевой, «взрослые 1990-х чаще всего вспоминают бедность, нестабильность дохода, даже голод, дефицит товаров. У молодежи самая популярная ассоциация со временем — бандитизм, преступность, мафия. Это очень разные образы времени. И образ тяжелой рутины и безысходности в каком-то смысле куда страшнее».

Герои новых фильмов в 1990-х отражают довольно радикально изменившееся восприятие времени. Герои этих картин больше не хозяева обстоятельств, а жертвы. Если герой «Лимиты» сознательно выбирает новый образ жизни в новом времени в новой стране, то герои «Лихих» вынужденно берутся за убийства, а герои «Аутсорса» вынужденно идут на преступление, поддавшись корыстным мотивам.

И хотя через подбор разных героев авторы фильмов пытаются показать многообразие причин, толкающих людей на использование «восхитительных возможностей», это всегда та или иная нужда и давление. Герои, которые сознательно используют время, не выглядят положительными, это маргинальные персонажи, которые не очень-то вписываются в современные представления о правильном поведении. От людей, которые воспользовались временем, кино пришло к людям, которые стали его жертвой.

По словам Марии Макушевой, изменение восприятия девяностых имеет под собой две причины. Первая — естественное изменение коллективной памяти со временем. Вторая — появление нового поколения, которое строит собственное представление об ускользнувшей эпохе. Отсюда с одной стороны исчезновение мотива свободы, с другой — эстетизация и даже романтизация если не времени целиком, то некоторых типажей.

Например, специфическое понимание справедливости, понятийной, житейской, сохраняется чуть ли не во всех картинах, посвященных 1990-м. И если в «классике» его воплощением стал Данила Багров, бескорыстный, простой, жестокий, но сострадающий, то наследником этого образа можно считать героев Ивана Янковского: Вова Суворов в «Слове пацана» и сигма-бой Костя Волков в «Аутсорсе». Бескорыстие, честность, прямота, твердость и, главное, моментальное возмездие — пожалуй, это воплощенный идеал справедливости и чести, о которых любят упоминать в контексте 1990-х.

«Я к ним отношусь очень уважительно, потому что у людей было понятие чести и слова. При обилии сомнительных личностей было много людей, которых сейчас днем с огнем уже не сыщешь — отвечающих за свои слова. Сегодня сплошной треп и случайные люди во власти, которых красит должность. Убери должность — и человек исчезает. А тогда были личности, фамилии, за человеком всегда стояли дело и поступки. Сегодня один треп и обещание прекрасного будущего к 2030 году», — рассказывал в 2013 году журналу «Власть» режиссер Юрий Грымов.

Правда, удивительно, но, когда в опросах респондентов без подсказки попросили вспомнить «позитивные» черты 1990-х, ни справедливость, ни честь статистически значимое число людей не назвали. Можно предположить, что образ справедливого героя — это своего рода желание обрести заступника в лице абстрактного парня в растянутом свитере с обрезом, который при случае силой «решит вопрос», потому что так проще, понятнее и быстрее.

Культуролог Виктория Мерзлякова объясняет повышенный интерес к 1990-м цикличностью моды и вполне закономерным трендом на ретро, взрослением поколения, чья молодость пришлась именно на 1990-е, а еще противоречивостью и неоднозначностью эпохи, которая до сих пор вызывает опросы.

Похожее мнение высказывает Мария Макушева: «1990-е — это сложное, "серое" время. В современной массовой культуре мы замечаем отход от традиционного черно-белого мира, где понятное добро борется с понятным злом. Все чаще успех имеют сложные сюжеты, где у каждого своя правда и своя судьба. И здесь 1990-е дают богатую основу для таких сюжетов».

Но если эстетическое воспроизводство примет 1990-х в одежде, искусстве, маркетинге — действительно обыкновенное проявление цикличности моды, то скрытая дискуссия о 1990-х — немного более сложный процесс. «Определение прошлого определяет нас в настоящем, — говорит Макушева. — И есть много групп, которые борются за переопределение 1990-х как эпохи развала или свободы, самоопределения или предательства. Притом 1990-е — это тема, в которой возможна легитимная социальная критика и разговор о том, что волнует нас и сегодня. Эпоха резонирует с разными социальными процессами, с темой социальной справедливости в настоящем». Вероятно, поэтому мы не просто ностальгируем о 1990-х, а пытаемся их осмыслить спустя 25 лет, притом в условиях, где есть доминирующая оценка десятилетия как "лихого"». Словно, несмотря на факты, свидетельства о бандитизме, о дефиците, дефолтах и прочем, в том времени есть некий ключик к пониманию происходящего сейчас, но он вечно ускользает.

Продюсер Николай Акопов считает, что в ближайшие два-три года, по крайней мере в кино, тема пойдет на спад и авторы будут искать новые сюжеты и эпохи. Только вот осмысление 1990-х на этом не закончится как минимум потому, что наследие девяностых выходит далеко за пределы массовой культуры. Десять лет назад историк Олег Будницкий сказал: «Большинство людей, которые сейчас на плаву/на слуху, "сделали себя" или "были сделаны" в 1990-е. Поэтому сложно говорить о "влиянии". 1990-е никуда не делись, они внутри нас». И политическая, и творческая, и бизнес-элита за десятилетие радикально не изменились, поэтому смутное, туманное и серое время становится не просто недавним прошлым, о котором интересно вспоминать за сериалом, но все еще не до конца осмысленным фундаментом, на котором базируется настоящее. И в этом смысле изменение представления с «времени возможностей» на «время безвыходности» довольно красноречиво говорит об оценке выбранного пути.