Сладкий поцелуй смерти: почему вампиры вернулись в массовую культуру

Вампиры — почти ровесники кинематографа. Их история в кино началась с «Носферату, симфонии ужаса» (1922) Фридриха Мурнау, где граф Орлок в исполнении гениального Макса Шрека олицетворял все страхи начала XX века. Это был не абстрактный монстр, а плотское существо, пришедшее из фольклора и почти без изменений шагнувшее в викторианскую литературу. Он кусает своих жертв не как зверь, а чувственно, эротично: это не беспорядочное действие, которое превращает человека в кровавое месиво, а почти сексуальный поцелуй смерти.

Образ вампира оказался слишком удобным, чтобы просто исчезнуть. Он стал пластичной метафорой, которую можно было наполнять разными смыслами в зависимости от времени. Современное кино лишь продолжает эту традицию, превращая вампира из чужого в Другого, который помогает лучше понять самих себя. Как отмечает киновед Всеволод Коршунов, «вампир — очень удобная и хорошо разработанная культурой форма для социальной или психологической метафоры. Кровососущие существа таят в себе недовольство аристократией, страх перед экономическим кризисом, борьбу за права уязвимых меньшинств. А еще это безопасный и деликатный способ поговорить с подростковой аудиторией о первом сексуальном опыте».

Последним громким вампирским трендом были «Сумерки». Эдвард Каллен — холодный, но чувствительный — стал для молодежи идеалом: сексуальным, загадочным и романтичным. Сага завершилась в 2012 году, и мода на вампиров вроде бы пошла на спад. Но с пандемией и ростом TikTok история получила новый виток. Тренд Twilight Renaissance стал вирусным, а Голливуд тут же отреагировал: фильмы про вампиров снова стали выходить один за другим, а Netflix вернул в каталог старые части «Сумерек».

Как ни странно, именно подростковый интерес оказался тем фактором, который вернул в обиход «поцелуй смерти». Но теперь образ вампира изменился: он не всегда сексуален, необязательно утончен, сегодня он снова пугающий, инстинктивный, даже звериный.

С точки зрения социологии это тоже неслучайно. Социолог страха Константин Филоненко объясняет: «Каждый новый виток популярности вампиризма связан с экономическими циклами. Сегодняшний интерес к вампирам связан со страхом перед жадностью, коррупцией, эксплуатацией. Экономические потрясения проецируют подобные страхи, и вампир — своего рода символ, в который человек их помещает, — например, видит в них элиты, которые пьют кровь простых людей».

Константин Филоненко добавляет: «Вампиры действительно были со зрителем всегда — это более-менее беспроигрышный сюжет, который время от времени достают, он интересен. Его всегда можно переосмыслять. Изначально вампир — просто монстр, упырь, но постепенно он становится все более человечным, и это говорит о том, что меняется и сам зритель. Вампиров же в действительности никто не боится всерьез — скорее это способ пощекотать нервы, но за каждым страхом закреплен некий образ».

Предыдущие волны интереса были скорее связаны с попыткой сперва переосмыслить вампиризм как предельно привлекательный образ, отмечает Мария: «Кульминацией его для меня лично является фильм Джима Джармуша "Выживут только любовники", где невероятно прекрасные вампиры являются метафорой культуры, которая незаметно поглотит вас».

Интересно, что вампиры сегодня проникают и в другие жанры, например в вестерн. Современный вестерн мрачен и политизирован: он говорит о кризисе власти, законе, справедливости, национальном бессилии. С этой точки зрения его объединяет с вампирским кино одна важная черта: оба жанра исследуют границу между мирами.

Фронтир, место действия вестернов, — это территория без закона, где царит насилие и размыта грань между добром и злом. А вампиры и сами существуют в пограничном состоянии: они не живы, но и не мертвы. Они не вписываются в общество, но некоторые из них гораздо человечнее живых. Именно поэтому фильм «Грешники» Райана Куглера, сочетающий вампиров и вестерн, выглядит не как странность, а как идеологически логичное слияние.

Еще одна черта современной культуры — возвращение к старому. Новая волна интереса к вампирам сопровождается ремейками и переосмыслением классики. Это касается и «Носферату» (2024) Роберта Эггерса, и сериала Amazon Prime «Интервью с вампиром» (2025).

Эггерс говорил, что оригинальный фильм был любим по всему миру, и его новая версия — попытка дать истории шанс раскрыться глубже с помощью современных технологий. Однако эффект получился неоднозначный: зритель, увидевший «Носферату» 2025-го, уже видел всех кинематографических вампиров, существовавших до него. У зрителя же оригинального «Носферату» в 1922 году такого опыта не было. Поэтому для современного зрителя это кажется красивой и изящной, но, увы, пустой поделкой, которая существует лишь ради того, чтобы существовать.

Сериал «Интервью с вампиром», несмотря на близость к роману Энн Райс, тоже вызывает вопросы. Авторы придают большее значение отношениям Лестата и Луи, но не так же тонко, как это делали в 1990-е, а в лоб — с откровенными сексуальными сценами. Совершенно позабыты стенания Луи по поводу своей природы, утраты человечности и мечты увидеть закат.

Амбивалентность образа вампира — ключ к его устойчивости. Он и пугает, и манит. Он чудовище — но мы хотим ему сочувствовать. Он бессмертен — но страдает. Все это делает его идеальным персонажем для массовой культуры.

Как объясняет писатель и исследователь литературы Анастасия Строкина, «однозначно вампиры стали частью поп-культуры. Здесь действует все тот же механизм страха перед неизбежным, который заставляет людей верить в силу икон, мантр, амулетов, крестов, волчьих клыков и прочих вещей. Когда потустороннее становится ближе и понятнее, кажется, будто умирать уже не так страшно, ведь ты знаешь, что "там" — продолжение "здесь". Мы приручаем неведомое и страшное, чтобы справиться с ужасом перед бездной».

При этом она уточняет: «Не уверена насчет вампирского ренессанса — все как будто движется своим чередом в этом смысле. Просто вампир — исключительно удачный образ, который, безусловно, притягивает как создателей контента, так и его потребителей. Феномен страха лишь обрел вампирские черты. По сути, такое можно сделать с любым персонажем в главной роли: зомби, призраком, Бабой-ягой, в конце концов».

Особенно интересен сегодня рост интереса к национальному фольклору — и вампиры как часть этого процесса. «В целом сейчас в мире возрос интерес к национальным представлениям о бытии в целом, — говорит Анастасия. — И вампиры как раз вписались в этот интерес. А что люди ищут в фольклорных традициях? Да то же, что и всегда, — себя прежде всего». Ведь глобализация дает и обратный эффект, когда хочется спросить: «А в чем же моя индивидуальность? Где мои корни? Что мои предки думали о том, другом, третьем?» Люди ищут ответы на вопросы о смысле существования, о понимании добра и зла. Люди ищут, в конце концов, утешения. В том числе в вампирах, странных существах, пришедших из иного мира, которые наверняка знают что-то, что недоступно нам. И этого знания порой так не хватает в современном мире.

Вампиры не просто монстры — они зеркала, в которые эпоха смотрит, чтобы понять себя. В каждом поколении мы меняем их черты, встраиваем в них свои страхи и желания, позволяем им быть то романтичными героями, то жестокими животными. Их бессмертие не только сюжетное, но и культурное. Вампир, каким бы он ни был — готичным денди, ковбоем, трагическим любовником или чудовищем, — всегда останется с нами. Потому что на самом деле он — это мы.