Правила жизни Сергея Женовача
Иногда кажется, что ты сейчас живешь черновиком, но наступит момент, когда черновик закончится, и начнешь жить по-другому, и все будет по-другому. Но оказывается, что это и был чистовик.
У меня привычка есть — собирать гвозди. У меня и карманы с дырками от гвоздей, а когда я волнуюсь перед спектаклем, мне нужно обязательно держать в руке гвоздь. Все в человеке происходит из детства. Как мне рассказывали родители, первое слово, которое я произнес, было «гвоздь». У нас в доме стелили полы, а я маленький на карачках ползал и еще ни «мама», ни «папа» не говорил, а тут сказал «гвоздь» и взял его в руку. Я ничего такого не помнил, а когда родители рассказали, я вдруг вспомнил и этот пол, и эту комнату, и папу молодого, и маму, и дырки в досках от гвоздей.
Выбрать автора, угадать произведение — это самое трудное и главное. Вот мы когда-то выбрали Ерофеева, а сегодня актуальнее автора, оказалось, и нет. Когда и мат попал под запрет, и курение, и выпивание.
Всегда легко читать, смотреть и слушать то, что все хвалят. А вот быть тем первым, кто скажет «да, это здорово» — гораздо сложнее.
Сейчас время телевизора. Все привыкли, что фильмы прерываются рекламой, что можно посмотреть фильм в записи с любой точки, что можно нажать паузу. Зрители забывают, что на театральной сцене живые люди.
Мобильные в театре — это беда. На «Потудани» мы забираем сотовые телефоны. Это спектакль о гражданской войне: фойе полупустое, погашен свет, горят только свечки, на столе стоит вареная картошка, черный хлеб с тонким слоем сала и алюминиевые кружки, а рядом сидит аккордеонист, который играет мелодии того времени, и красноармеец с огромным ящиком, в который он отбирает на время спектакля мобильные телефоны, чтобы полтора часа зрители могли побыть наедине с людьми, которые будут с ними разговаривать.
Техника облегчает человеку жизнь, но когда у человека отсутствует культура, техника начинает ему вредить, оборачивается против него самого.
Я считаю, что сейчас главной бедой наших людей является навязывание своей личной жизни другому человеку. Вдруг стало нормой разговаривать по мобильному телефону в присутствии незнакомых людей. Едешь в транспорте и слушаешь, как у кого-то с ребенком что-то не так, а кто-то сплетню пересказывает. У Зощенко, в одном из его лучших рассказов, перед людьми поставили диктофоны, а они не знали, как с ними общаться, и стали материться и от этого получать удовольствие. Матерятся — а оно записывается, матерятся — а оно все записывается.
Я мечтаю жить без телефона, но с телефоном смирился в то время, когда часто ждал звонка от родителей. Их уже нет в живых. А я до сих пор от звонков вздрагиваю.
Ужасно люблю сон. Когда еще живы были родители, я иногда после шумной Москвы уезжал к ним в Краснодар и целыми неделями отсыпался.
Меня раньше часто называли Женей, потому что раз Женовач, то вроде бы Женя подходит. А когда по отчеству называют, то сразу про папу начинаю вспоминать, и груз появляется, будто какую-то ответственность несу. Мне больше нравится, когда называют по имени, потому что чувствуешь себя моложе, что ли. На Сережу энергичней отвечаешь, чем на Сергея Васильевича.
В молодости довольствуешься всем. Для меня раньше был не важен уровень комфорта, а сейчас я приучаюсь жить только в радость, потому что так легче работается. Мне важно заниматься театром, но еще вдруг стало важно, какую рубашку я сегодня надену, ведь одно другому не мешает.
Быт, я считаю, зона внутренняя. Мы никому не должны быть интересны нашей личной жизнью — на то она и личная. Мне кажется, оттого, что сегодня мы так легко входим в личную жизнь другого человека, мы и себя разрушаем, и того человека, потому что уходит тайна жизни. А ведь мы интересны друг другу только до того момента, пока между нами есть некая тайна.
Никогда не надо ни к чему привязываться. Этому меня научила Роза Абрамовна Сирота (советский театральный режиссер. — Правила жизни), мой учитель. Только она формулировала более жестко: «Не надо ничем дорожить». Если ты готов к любым изменениям, ты не потеряешь самого главного.
У Петра Наумовича Фоменко была привычка — карандашом делать пометки в книгах. И я тоже полюбил читать с карандашом, но такую книгу я уже никому не дам. Не люблю, когда книжки ходят по рукам.
Искусство не может подменять религию, да и не должно этого делать.
Это большая беда, что из нашей жизни ушло любительство. Раньше были литературные кружки, театральные, художественные, но всего этого больше нет. А ведь это первая ступень к серьезному искусству, и я через это прошел, и многие другие.
Люди вообще боятся стать ненужными. А для актера это самое страшное.
Театр для меня — это компания. Многие говорят: «Театр — дом, театр — семья». Но применительно к театру слово «семья» себя несколько дискредитировало. Вот компания — да. Компания, без которой тебе одиноко. А ей — без тебя.
Состояние первой влюбленности, к сожалению, не вечно.
Как только человек говорит «я хочу самовыразиться», для меня это значит, что он неумный. Творчества не бывает без самовыражения, но чем меньше про самовыражение думаешь, тем лучше. Не надо думать, как бы понравиться и как произвести впечатление. Как только ты начинаешь думать о себе, ты уже ничего не видишь и не чувствуешь, а природа творчества тебе мстит.
Радость — это жить.