«Меня цинизм еще ни разу не подводил»: Дельфин — о цифровой усталости, новом альбоме и Казани 1980-х

Трифон Бебутов: Среди ваших слушателей есть люди, буквально выросшие вместе с вами. А есть те, кто слушает вас недавно. Вы ощущаете принципиальную разницу этих поколений?

Андрей Лысиков: Сложно сказать. У меня нет прямого фидбэка от слушателей. Я просто рад, что это до сих пор кому-то нужно. Классно, что люди приходят на концерты, и у меня появляются силы делать что-то новое. Но как именно меня воспринимает молодое поколение — мне сложно сказать.

Трифон: То есть вы не пытаетесь адаптировать свою музыку для молодых людей, которые начали слушать вас в последние лет пять, например?

Андрей: Я не стараюсь угадывать, что бы хотели от меня услышать. Я делаю то, что хочу, и делаю это максимально искренне. Это может нравиться или не нравиться, но любая искренность очевидна. Есть артисты, чье творчество я воспринимаю как искреннее, но просто оно мне не близко, и поэтому я не слушаю или не смотрю что-то, не читаю. Но я понимаю, что человек прежде всего не врет самому себе. Это всегда хорошо.

Трифон: В нашу постпостмузыкальную эпоху вы все еще находите новую интересную музыку?

Андрей: Да, конечно. Постоянно что-то для себя открываю. Конечно, с возрастом немного меняются вкусовые предпочтения: от чего-то устаешь или начинаешь обращать внимание на что-то, для себя абсолютно новое.

В какой-то момент меня прорубило — мне очень понравилась Анна Нетребко. Вообще не ожидал от себя. Буквально года 3–4 назад если мне бы кто-нибудь сказал, я ответил бы: да ну! А сейчас прям искренне зашла. Я посвятил время сравнению. Классический оперный репертуар же плюс-минус у каждой певицы одинаковый. В ее исполнении классические хиты мне больше нравятся, чем в исполнении Марии Каллас, например.

Трифон: А как вы находите новую музыку сейчас? Если раньше мы ее узнавали через радио, телевидение, сейчас это бесконечная стриминговая фонотека, в которой сложно вычленить что-то качественное.

Андрей: С одной стороны, да. Но с другой стороны, настолько много информации, что если уделять этому немного времени и заниматься регулярным музыкальным серфом, то можно найти случайные и прекрасные вещи.

Мы с супругой вечером садимся и начинаем такое искать. Иногда находятся люди очень достойные, у которых подписчиков 800 человек. Почему они непопулярны, для меня загадка. Таких случаев очень много сейчас: техника звукозаписи так развилась, что можно быстро и качественно высказаться без больших затрат. И дистрибуция тоже упростилась.

Трифон: Вы как-то говорили, что любите слушать советскую музыку на старом оборудовании. Что интересного слышите в ней?

Андрей: Это вопрос техники. Мне по случаю достались студийные мониторы образца 1970 года, Tannoy Gold. Они с бумажными динамиками. Судя по всему, на этих как раз мониторах музыка и делалась. Поэтому от виниловой пластинки с записями того времени получаешь колоссальное удовольствие, кажется, что можешь потрогать все эти инструменты. Потому что все они живые, и записано все чаще одномоментно. Интересно даже не музыку слушать, а именно сам звук.

Трифон: А если говорить о поэзии? Чувствуете ли вы поэтическую трансформацию в той музыке, что рождается сейчас в России и на Западе? От того, что музыку стало проще делать, стала ли она менее нагруженной смыслом?

Андрей: Да, такое ощущение есть. Видимо, нет какого-то глобального запроса на высокое художественное слово. Есть запрос на понятную бытовую историю, не глубже.

Трифон: Но есть же и артисты, рефлексирующие на важные темы, личные и общественные. И это находит отклик. Появляется поэзия гораздо глубже чем та, к которой привыкли.

Андрей: Да, это находит определенный отклик, но не такой, как, скажем, в «золотые» времена русского рока, когда слово вообще было превыше. Для того чтобы откликаться, нужно сопереживать тому, о чем говорит артист. Чтобы сопереживать, необходимо быть погруженным в его творчество. А для этого нужны желание и время, и с этим не очень... Люди думают, что, пытаясь разобраться в чем-то одном, они упускают другое, не менее важное. Это ошибка. Как раз через одну понятую историю, становятся понятны сотни других.

Трифон: Есть ощущение, что артисты сегодня в целом не становятся большими звездами на десятилетия, как это было раньше. Не происходит вау-эффекта и длительного развития. Куда делись большие имена, которые становятся любовью слушателей надолго? Сейчас их как будто нет.

Андрей: Пока нет. Кто-то появляется, подает надежды, потом куда-то исчезает.

Трифон: Почему, на ваш взгляд, это происходит?

Андрей: Возможно, не хватает сил удивлять. Первые две пластинки обычно всегда более-менее успешны, а третья и четвертая... Тебе уже не хочется делать то, что делал раньше, а что делать дальше, ты не знаешь и попадаешь в ловушку. Ты должен или развиваться, тем самым рискуя отпустить свою аудиторию, которую ты заработал на первых двух пластинках, или продолжать делать то же самое. Но публика тоже растет, и, скорее всего, они уже не услышат тебя так, как слушали, когда были на пять лет моложе. Этот переходный момент многих ломает. И есть еще момент самодеятельности. Когда все в карьере артиста происходит само собой. Есть план только на завтра, да и то уже план «Б»... Нет понятия продюсера как человека, готового провести артиста от его первого юношеского успеха до больших, взрослых аудиторий с соответствующей сменой репертуара.

Трифон: Если посмотреть на больших артистов 1990-х — многие из них уехали. Как вы себя ощущаете на современной российской сцене, которая потеряла многих китов? Как вам среди новых, современных артистов? Чувствуете какую-то ответственность голоса поколения?

Андрей: Я как-то не думал об этом. Не знаю даже. Я точно не чувствую груза ответственности. Я просто рад, что могу продолжать заниматься своим делом. Каких-то ограничений в творчестве не ощущаю. И из общего информационного поля пропало много того, что музыкально раздражало.

Трифон: Вам часто удается новыми релизами предвосхищать события и время. Слушаешь альбом, например, в год его выхода – рождается одна трактовка. Потом слушаешь то же самое через пять, десять лет – и это совершенно по-другому, но тоже актуально и созвучно.

Андрей: Есть такое, да.

Трифон: Как сами относитесь к такому? Не страшно?

Андрей: Нет. Это говорит о том, что песни, написанные когда-то давно и обретающие новый смысл в современности не имеют отношения к конкретному моменту. Они есть высказывания на определенные темы, с моей точки зрения. Это реакция не на время, а на жизнь. Даже не на саму жизнь (с ней все понятно — она бессмысленна), а на ситуации которые она предлагает.

Трифон: Если говорить о поэзии: кого из поэтов любите, читаете? Какую поэзию вообще вы любите?

Андрей: Я больше люблю прозу. И некоторые обороты, которые использую в стихах, заимствую из прозы. Много таких примеров. А именно из поэзии... Тумас Транстремер — прекрасный поэт. Скорее всего, он пишет все-таки в рифму, а книга, которая у меня есть, — его белые переводы. Когда она попала мне в руки и я начал читать, у меня все перевернулось. Очень круто. Как будто за кем-то подглядел, изнутри залез в чью-то голову.

Есенин крут. Так просто написать очень сложно. Но не для него. Мне нравится Лорка. Почему-то он всегда ассоциируется у меня с луной и темнотой. Нравится Рафал Воячек. Своеобразный, странный товарищ. Тревожный. Видимо, у него какие-то проблемы были своеобразные... Но задирают прям некоторые стихотворения. Какая-то ярость болезненная. Интересно..

Трифон: А из прозы?

Андрей: Из прозы мне нравится Ремарк. До сих пор! Маркес, Хемингуэй. Очень нравятся Бунин, Чехов. От «Анны Карениной» я в полном восторге. Причем прочитал я ее не так давно, лет пять назад. Но прочитал вовремя, получил колоссальное удовольствие. Потому что, имея свой жизненный опыт, я понимал все нюансы повествования и наслаждался языком Толстого. А в детстве я просто сходил от этого с ума.

Трифон: Понятно, что когда из-под палки, это другое. Бунин — он тоже созвучен времени, эпохе.

Андрей: Меня поразили его «Окаянные дни». Очень сухо, точно и без обид, а именно констатация фактов, и как будто сам принимаешь, делаешь свои какие-то выводы без оценочных положений. Тоже здорово.

Трифон: Бунин очень чувствовал эмоции времени. А вы как ощущаете глобальное настроение в мире? Ведь мы живем в период масштабной трансформации. Не только в России, это везде происходит. Как вы эту трансформацию воспринимаете?

Андрей: Безусловно, она влияет. Непонятно, в каком ключе — хорошем или плохом, но точно сказывается на том, что я делаю. Во мне тоже происходят глобальные перемены. Я как-то переосмысливаю в последнее время много разных вещей для себя, в том числе музыкальный подход. Сейчас работаю над новым материалом, над пластинкой. Она совсем другой получается, вообще другой. Надеюсь, что я так раньше не делал. Это, конечно, похоже на меня будет — никуда не денешься. Но для меня это совершенно новая история. Надеюсь, она понравится слушателю.

Трифон: Вопрос скорее про трансформацию человеческого общения, коммуникации, настроений. Мы же сейчас находимся в постоянно меняющемся мире. То обсуждается искусственный интеллект, то роль человека на планете. Вот такие вещи.

Андрей: Пока, к сожалению, мир до сих пор меняется только внешне. Внутренние изменения крайне незначительны (если вообще есть). Мы точно такие же, какими были сто или двести лет назад. Любая тема дискуссии, будь то «искусственный интеллект» или «роль человека на планете», всего лишь заданные рамки разговора, внутри которых решаются два вопроса – что такое хорошо и что такое плохо на сегодняшний момент.

Трифон: Я заметил в молодом поколении трогательный романтический интерес к советскому наследию. Не к политике, а к творчеству, кино, музыке. Причем эти ребята — не ватники, а вполне себе прогрессивные ребята, современные, студенты Высшей школы экономики. Но они находят для себя в этом наследии ценность и смысл и все больше стремятся к чему-то аналоговому: общению, информации, творчеству. Как считаете, почему вообще это происходит?

Андрей: Я думаю, что это цифровая усталость. Отсюда и винил, кассеты и катушечные магнитофоны. В этом году сразу несколько ведущих фотопроизводителей вернули на рынок свои пленочные камеры – в современных реинкарнациях. И сегодня в силу многих обстоятельств есть запрос на добро. А в советское время добро как раз культивировалось. Остался огромный пласт фильмов про хорошее. Студенчество, которое претендует быть интеллектуальной элитой, из любой эпохи будет вытаскивать только самое достойное.

То, что было сделано тогда, действительно до сих пор хорошо. Я сначала думал, что это какая-то ностальгическая нотка во мне играет, и я всегда с удовольствием залипаю на старых советских фильмах. Нет, молодые люди сами говорят: «О, прикольный фильм! Какой-то добрый». А я отвечаю: «Да, были времена».

Трифон: Вот доброты как будто сильно не хватает. Я недавно делал интервью, в котором православный священник отец Андрей из прихода храма священномученика Антипы сказал такую фразу интересную о том, что быть циником перестало быть модно. Было модно в нулевые, а сейчас цинизм не котируется.

Андрей: Не знаю. Меня цинизм еще ни разу не подводил. А вот доброта неоднократно. Возможно, сегодня стало больше людей, которые сдались, и им необходимо участие. И, возможно, их много рядом с отцом Андреем.

Трифон: Понятно, что музыка всегда была частью общественных и политических процессов. Музыка создает реакцию, которую в разное время люди использовали для разных процессов. Но складывается ощущение, что сегодня (и не только в России) все настолько перегрето, что очень ждут какого-то высказывания. А если что-то абстрактное или ты просто о себе рассказываешь, возникает ощущение, что ты занимаешься эскапизмом. Вы никому ничего не должны, очевидно. Но чувствуете запрос на то, чтобы артист примкнул к той или иной стороне?

Андрей: Был такой момент, когда была особо напряженная ситуация. Кто-то что-то от меня хотел: «Почему он молчит, ничего не говорит?» При этом любое сказанное слово, каким бы оно ни было (за, против или воздержался), все равно будет поводом подлить масла в огонь и разжечь эту историю. Потом все немного успокоилось.

Когда вышла пластинка «Прощай, оружие!» с комментариями, с видеоклипами совсем о другом, с другим внутренним посылом, я думаю, тот, кто хотел меня услышать, меня услышал и понял, что я имел в виду. А тот, кто не хочет меня слышать, он всегда будет продолжать что-то такое говорить.

Трифон: У вас планируется большой тур по России и Европе. Концерты будут в Барселоне.

Андрей: Там пара городов в Испании, в Сербии.

Трифон: Это очень круто. Вы сталкиваетесь со сложностями из-за политики? Вам удается продолжать заниматься творчеством, ездить по России с турами и при этом посещать европейские страны, про которые все время говорят, что они российских артистов отменяют. Как вам это вообще удается?

Андрей: Не знаю. Мы были в прошлом году тоже в Сербии, в Черногории, где-то еще. Мне кажется, люди там уже устали от всего этого. Мне не показалось, что там есть задор конфликта. Они приходят на концерт просто отдохнуть, пообщаться, а не высказать тем самым какую-то свою позицию. Я на них на всех смотрел, общался. Они устали и вообще не знают, что делать.

Трифон: Это эмигрантская среда?

Андрей: Да.

Трифон: В общем, вы в своих турах не ощущаете вайба ожиданий каких-то, что со сцены нужно что-то сказать?

Андрей: Я никогда ничего со сцены не говорю, не шучу, не рассказываю анекдотов. Я здороваюсь и делаю то, для чего на эту сцену вышел..

Трифон: На концертах вы регулярно меняете сет-лист и аранжировки песен. Чего поклонникам ожидать от нового тура? Может быть, будут старые хиты в новых версиях?

Андрей: Скорее всего, будут старые хиты в каких-то новых версиях. Хорошо, что мы располагаем достаточно большим объемом треков, которые можем варьировать между собой, собирать разные программы и по настроению, и по подаче. Конечно, мы постоянно возвращаемся к ретроспективам, достаем какие-то треки, которые или никогда вообще не играли, или играли, но очень давно, и делаем их в новой концертной аранжировке.

Трифон: Но все же программа достаточно устоявшаяся, да?

Андрей: Существует костяк какой-то.

Трифон: Будет ли что-то новое в ходе этого тура?

Андрей: Скорее всего, будет пара треков, которые вообще не играли.

Трифон: Ваш последний альбом вышел чуть больше года назад. Ждать ли нам чего-то нового? Новую пластинку я имею в виду.

Андрей: Да, ждать, но не в ближайшее время. Я думаю, это случится, скорее всего, весной. Весной следующего года.

Трифон: Я так понимаю, сейчас у вас вышел новый сингл, под названием «Месть», и вышел он одновременно с видеоклипом.

Андрей: Да. Сингл и видеоклип.

Трифон: С чем связано такое решение? Это желание проиллюстрировать буквально смыслы, заложенные в текст?

Андрей: Это история про триггеры. Эмоция долго копится. Одна и та же. Собирается, уплотняется, трамбуется, не по- лучая выхода. И вот — сработал триггер. Что-то щелкнуло, и она выплескивается, приобретая, слава богу, художественные формы.

Мне нравится история Джона Уика. Я посмотрел четвертую часть. Во мне наконец-то что-то щелкнуло, и я написал этот текст. Прошла пара недель, и я наткнулся на аудиоматериал, из которого можно было собрать трек для этих слов. Сделал это за вечер. И все завертелось. Эта вещь начала воспроизводить сама себя. Быстро набросали сценарий. Тут же договорились со съемочной группой из Санкт-Петербурга, (что удивительно — все были на месте ) и Валентин Блох (режиссер клипа) смог решить эту задачу. Спокойно и быстро сняли, смонтировали. И уже выложили... Так бывает крайне редко, и это круто.

Трифон: Он похож на ваши ранние вещи по атмосфере. Энергетика достаточно тревожно-агрессивная. Я не хочу сказать, что посыл сингла – агрессия. Но как будто бы рефлексия вокруг этого, да?

Андрей: Не совсем так. Но да, если вы мстите, то вы агрессивны. Когда мы отобрали все удачные моменты студийной съемки, мы поняли, что чего-то не хватает, и появилась линия с Иисусом Христом, с Иудой. Акцент стал не на слово «месть», а на слово «предательство», в котором суть истории. Сместились акценты, и это перекликается с сегодняшними реалиями. Есть и тревожные ожидания — ядерный взрыв, такие вещи. Причем так неоднозначно, а какими-то слоями.

Трифон: Метафора предательства в тексте. Мести, которую заменяют предательством. Что это за предательство? Вы его как ощущаете?

Андрей: Суть истории: когда в большом контексте либо когда об исторических событиях говорим, если мы будем копать вглубь, то всегда найдется предатель, из-за чего, собственно, эта история и будет происходить.

Трифон: Это несомненно, да. Но суть истории — в линейном развитии, так или иначе в будущем. Предать историю — как будто бы вернуться назад.

Андрей: Нет. Мы говорим не о предательстве Истории как таковой, а о том, что если бы люди не предавали друг друга, то не было бы никаких историй, а только История.

Трифон: Есть пространство для коннотации?

Андрей: Конечно. Я думаю, это очень важная часть любого произведения. Когда оно однозначно, это значит, что нет места для размышления, для вариантов.

Трифон: Вы сказали, что показали директору. Понятно, что вы с ним советуетесь по каким-то творческим делам. А с семьей советуетесь, показываете?

Андрей: Конечно. В первую очередь я семье показал.

Трифон: Дочери?

Андрей: Дочери, кстати, не показывал. Супруге. Дочери хочу показать сейчас, как доделаем.

Трифон: Дочери 25 лет сейчас?

Андрей: 26.

Трифон: Как она вообще реагирует на ваше творчество? Ее комментарии становятся почвой для ваших осмыслений запроса времени?

Андрей: Я не думаю, что она слушает то, что я делаю. Точно не слушает. Просто когда я ее прошу послушать, дать какой-то комментарий по этому поводу, она делает. Особенно это интересно, когда фокус-группа узкая, семейная — самая важная, наверное. Тут точно тебе скажут, что есть на самом деле, где прокололся, что можно поправить. Меня много куда несет, я насочиняю такого... Супруга мне говорит: «Андрей, ты подумай хорошо, вообще это нормально?»

Трифон: С точки зрения рисков?

Андрей: Да, с точки зрения сегодняшнего дня, необоснованных рисков.

Трифон: По поводу клипа. Предыдущий же клип был полностью вами снят и смонтирован?

Андрей: Да.

Трифон: А как это происходило?

Андрей: Мы придумали, что будем снимать. Есть прекрасный фотограф в Петербурге, он помогает нам снимать видео, Валентин Блох. Мы к нему обратились. Студийные съемки он проводил. Монтаж мы уже сами делали.

Трифон: Есть желание самостоятельно развиваться в фор- мате видео? Какие-то проекты снимать, войти в этот жанр.

Андрей: Да, было бы здорово этим заниматься. Но, к сожалению, видео — это более затратная история, там нужно четко понимать, что будешь делать. Если проект большой, в нем куча людей задействована, ты не можешь себе позволить импровизацию. Когда я сижу один за компьютером и делаю музыку, я могу себе позволить что угодно, меня ничто не держит. А в видео у меня должен быть четкий план, потому что я завишу от многих людей: от света, звука и всего на свете. Если бы можно было снимать видео так же, как записывать музыку, импровизируя на ходу, было бы здорово. У меня есть кое-какие идеи. Возможно, это будет осуществлено при определенных обстоятельствах.

Трифон: Это что-то около кинематографа?

Андрей: Да. Не совсем кино, но что-то в эту сторону.

Трифон: Вообще, следите, смотрите российские фильмы, сериалы?

Андрей: Российские почти не смотрю. Почему-то я сосредоточился на иностранном кино.

Трифон: Что смотрите? Что понравилось в последнее время?

Андрей: Понравилось «Падение империи».Отличный фильм! После этого я почему-то посмотрел «На Западном фронте без перемен». Мне показалось, что эти два фильма перекликаются между собой в моменте какого-то предупреждения. Но люди всегда думают, что предупреждают кого-то другого.

Трифон: ...И как принимаются эти решения, какая-то тяжелая военная мораль.

Андрей: Да. Это классно.

Трифон: Потому что есть фон и такая более комфортная буржуазная обстановка, назовем это так. Не смотрели «Слово пацана» в прошлом году?

Андрей: Нет.

Трифон: Слышали?

Андрей: Да, я слышал. Я не понаслышке знаком с этим феноменом, я даже в эти времена непосредственно был в Казани.

Трифон: Да ладно? Сколько вам тогда было лет?

Андрей: Что-то около 17–18 лет. 16, наверное.

Трифон: Это ужасающе?

Андрей: Ну да. Что я туда поперся? Я пробовал танцевать брейк дэнс, и среди тех, кто занимался тем же, было много ребят из разных городов. В то время по всей стране проходили танцевальные фестивали, где все встречались, знакомились, ну а потом ездили к друг другу в гости. Так я оказался в Казани тех времен. Помню, за нами гонялись бритые чуваки. Помню, как в последний момент закрылись двери автобуса, и мы уехали. И помню еще много всякой непотребной хрени...

Трифон: Почему этот сериал так зашел, залетел аудитории? Почему он настолько срезонировал? Эта тема, время. Тут вроде созвучия с современностью нет. Сейчас по улицам не ходят банды угорелых подростков.

Андрей: Мне кажется, насилие, тем более подростковое, всегда найдет отклик среди подростков и среди относительно молодого населения. Тем более это так талантливо снято и подано. Каждый ставит себя на место главных героев, примеряет на себя и, возможно, радуется. Примерить-то можно, но оказаться там, слава богу, не получится.

Трифон: То есть из комфортной благополучной среды проще осмыслять травмы прошлого.

Андрей: Для современных молодых людей это не травма, это прикол. Типа сериала «Острые Козырьки» — где-то когда-то что-то, возможно, было, да и то вряд ли... А для меня травма.

Трифон: Про кино понятно, а что еще нового хотелось бы вам сделать?

Андрей: Было бы интересно сделать новую концертную программу, скажем, совершенно в другом ключе. Акустическую, например. Или поработать с классическими музыкантами, которые, используя мой материал, привели бы музыку в другое качество. Это было бы интересно.

Трифон: По поводу электронного проекта какие планы?

Андрей: Проект «Механический пес» очень, так скажем, бодр. Совсем недавно состоялся релиз нового альбома под названием «Бензин». В рамках этого проекта я буду принимать участие в программах различных летних фестивалей, ближайшим из которых станет фестиваль «Сигнал».

Трифон: Я бы хотел закончить на таком вопросе. В комментариях к вашему аккаунту в запрещенной соцсети есть одна реплика. Молодой человек пишет, что в 1990-х, будучи еще ребенком, нашел на улице барсетку с документами группы «Мальчишник», вернул ее вам, и за это вы ему подарили игрушку — трансформера. Это правда?

Андрей: Первый раз об этом слышу. Но предполагаю, что такое могло быть. Пусть предъявит робота.