«Зона комфорта — это плохо»: большое интервью со Словетским

Ты долго жил в Штатах. Что осталось в твоей ДНК от американской жизни?

Я уже настолько «обрусел» и так давно живу в Москве, что сложно сказать... Наверное, тяга к кроссовкам, модным вещам. Это проявляется больше у молодежи, чем у моего поколения, но у меня эта тяга с незапамятных времен.

Еще граффити. Не то чтобы я какой-то бомбер, но я замечаю многих ребят, которые пишут граффити, респектую им. Что касается Америки, то в 1990-х Нью-Йорк был просто завален граффити, исписан. На меня это произвело огромное впечатление. Я обожал садиться на метро, ехать по линии, часть которой шла под открытым небом, и смотреть на граффити, которые можно было четко разглядеть. Это магия какая-то.

В России и Штатах разный менталитет. Москва и Нью-Йорк — разные города. Разные ДНК. Нью-Йорк — это джунгли. Москва — другая: она упорядоченная, аккуратная, учитывая число камер. Москва сейчас больше напоминает Дубай. Ты можешь оставить машину и что-то в ней, не закрыть ее, и она не будет лежать на крыше перевернутой без колес. В Нью-Йорке, если ты оставил в машине телефон, то ее, скорее всего, просто распотрошат.

Сколько ты уже в Москве?

С 2010 года.

Как ощущения? Ты сказал, что обрусел.

Нормально! Чем больше я нахожусь в Москве и езжу по регионам, тем больше понимаю, что немного потерял вот этот американский хват.

Ты имеешь в виду деловую хватку?

Жизненную. Там все равно люди же немного по-другому общаются, двигаются. Ритм жизни другой. И культура другая.

Хотя знаешь... На самом деле у меня ведь прошли и свои перемены в жизни: семья, дети. Ты переключаешься на другие вещи, и тебе уже не столько до Америки с Россией, сколько до своего очага, где бы он ни был. И ты больше находишься в нем, чем являешься отражением внешней среды. У тебя нет времени на чужую музыку, мало на свою. Опять же, общение с людьми. Американское окружение дает один заряд, здешнее — другой. Сейчас российского общения больше. Думаю, это повлияло на креатив и все остальное.

Что больше повлияло на креатив: 15 лет в России или перемены в жизни — семья и дети?

Наверное, стоит вернуться к тем временам, когда я еще не вернулся в Россию, — сколько я топил за свое дело, сколько вникал во все это, сколько болел этим делом. И болею до сих пор. На самом деле именно это было закладкой и влиянием на все. А то, что происходит сейчас — с того момента, как я приехал в Россию, — это уже выплеск того, с чего это началось, с начала 2000-х.

Семейная жизнь? Она меня устаканила, много дала не творческому, а личному росту. Творчество и семья у меня раздельно. Для того чтобы заниматься творчеством и делать классное дерьмо, мне нужно абстрагироваться.

Получается абстрагироваться?

Бывают моменты, когда да. MONTANA III вышла, «Антишлягеры». Но в последнее время нет, не получается. Но и нужды такой нет, наверное, потому что сейчас рефлексировать особо не о чем, надо подождать полгода. Я знаю, что эти периоды творческого всплеска приходят и уходят. Нужно просто чуть-чуть подождать, а потом уже абстрагироваться, ворваться и делать новое.

В этом плане, мне кажется, у тебя есть фора, потому что, в отличие от совсем молодых игроков, ты можешь себе позволить на какое-то время отойти в тень и не выпускать альбомы.

Есть в этом доля правды. Но если мы говорим о совсем молодых, они и по-другому работать не могут. А я уже там был. Сейчас я параллельно веду очень много проектов, даже не фокусируя на этом внимание, — когда так делаешь, рано или поздно ты собираешь камушки. Потому что, даже когда ты ничего не делаешь, ты все равно что-то делаешь. В этом тоже заключается эта фора, потому что есть условный «портфель» альбомов, треков, хитов и всего остального, и, когда ты добавляешь к ним еще один хит, еще одно что-то и где-то там, это работает.

Как и когда ты почувствовал, что у тебя есть эта фора?

А почувствовал ли я это вообще? Вот когда ты об этом упомянул, я понял, что я это чувствую. Но обычно я об этом не думаю. Вместо этого осознаю: постоянно нужно что-то делать. Неважно, есть фора или нет. Потому что количество всегда переходит в качество и ты не знаешь, какой трек из всех придется людям по душе. Иногда тот трек, на который ты не ставишь, стреляет. Иногда ты сам думаешь, что записал какую-то шляпу, а в итоге он оказывается одним из твоих любимых. Поэтому если смотреть со стороны, эта фора, о который ты говоришь, есть. Но на нее нельзя рассчитывать, потому что ты упадешь в зону комфорта — и все, заглохнешь.

То есть зона комфорта — это плохо?

Конечно. Я человек творческий, для меня творчество — это основа. Если я ничего не делаю, то я и жизнь как таковую не живу. Мне нужно творить, нужно выплескивать энергию, запускать в эфир, давать это людям, получать обратно от людей. Если все складывается, то я в первую очередь сам кайфую над материалом. Главное, чтобы у меня была связь с самим же собой. Чтобы я услышал то, что я проецировал так, как я это видел. Обычно это на демках бывает. Там есть настроение — бах! А потом, когда все начинает сводиться, уже не то. Я кайфую от демоматериала. Демки — для меня. А остальное, сведенка и все остальное, — для конечного слушателя.

Было ли у тебя хоть раз опасение, что твой творческий импульс может уйти?

Да, году в 2011-2012-м, когда я думал, смогу ли я переплюнуть самого себя. Сейчас я смотрю на это, вспоминаю и думаю: м-да. Конечно, можно и не переплюнуть — ты этого никогда не знаешь. Но главное, чтобы было настроение. Настроение и энергетика, я считаю, главное в нашем деле.

Как раз о творчестве. Как родилась идея записать альбом на стихи Бродского? Причем не под бит, а под фортепиано.

В 2014 году для шоу «Поэзия бита» на СТС я сделал «Безымянный стих» Бродского. Мне кажется, у нас получилось — мне понравилось, как стих попал в мой диапазон. Когда я подписался на проект, думал, что сделаю Есенина, такого рубаху-парня, а потом случайно где-то на хате по Первому каналу увидел передачу про Бродского, где он читает этот стих. Я слышу эти строки — и у меня мурашки. Я понимаю: это оно. В итоге я попросил ребят сделать бит. Есть такой талантливый мальчишка — Вадим Павлюченко, он сделал незамысловатый, но хлесткий минус. И все, мы сделали.

Потом, два года спустя, товарищ меня знакомит с Лукой (Сафроновым, музыкантом, который работал над музыкой к альбому Fin de siècle на стихи Бродского. — «Правила жизни»), он говорит: «Бродский — интересная тема, давай попробуем сделать альбом. И все, мы встречаемся на студии, я достаю телефон, мы ищем стихи Бродского, начинаем выбирать, Лука тут же наигрывает мелодию, у нас происходит синхрон. За год мы наколотили около 30 композиций. Там было стиха три-четыре, которые шли нелегко из-за объема, но остальные были записаны примерно за одну сессию. Потом мы его долго не хотели выпускать, но после начала карантина в 2020 году мы решили выпустить синглом "Не выходи из комнаты" — и снова забыли.

Полгода назад я вспомнил один из треков, «С красавицей налаживая связь», и решил поддать немного дровишек, чтобы заполнить эфир материалом. В итоге мы взяли семь таких треков-коротышей с настроением. Такое ощущение, что сейчас было идеальное время, чтобы выпустить такой альбом. Если бы выпустили раньше, могло пройти мимо. А сейчас или я повзрослел, или еще что-то, не знаю.

Ты углублялся в личность Бродского? Она мэтчится с тобой?

Я бы даже не стал сравнивать. Бродский — гигант. Я не имею права даже заявлять об этом, о сравнениях. Понятно, что есть общий момент: оба попали за границу, пожили там. Но он гениальный человек. Я человек креативный, но не обладаю таким багажом знаний, не являюсь таким виртуозом языка и даже близко не являюсь.

На самом деле он до сих пор не раскрыт и недооценен, даже несмотря на то, что получил Нобеля. Для меня большая честь — то, что я к его наследию прикоснулся и меня не закидали помидорами. Для кого-то, может быть, я открыл его. По крайней мере, для самого себя точно.

Твоему бренду Blatospherа больше восьми лет — что получилось, а что нет?

Получилось внедрить слово, создать некую касту, объединить людей. Я наблюдаю и слышу, что незнакомые люди могут встретиться в любом конце мира в одежде бренда и обняться. Это вдохновляет. Например, была ситуация, когда один парень в кепке, а другой в футболке увиделись в Майами, один — боец UFC, другой — просто парнишка, отдыхающий, они улыбнулись и передали мне привет. Понимаешь, и они тоже рады, это затронуло их души.

Но работы — непочатый край. Есть куда двигаться, есть что исправить, и это здорово.

Пару лет назад в интервью The Flow ты рассказывал, что постоянно гоняешь Александра Розенбаума и братьев Жемчужных. Что сейчас тебя творчески и культурно питает?

В машине в последние три месяца у меня Рэйквон (бывший участник Wu-Tang Clan. — «Правила жизни») играет без остановки. В наушниках — Roc Marciano, старый Nas — что-то из Illmatic (альбом 1999 года), что-то из It Was Written (альбом 1996 года).

И знаешь, понадобавлял всяких оперных певцов, симфонии Бетховена, итальянского композитора Фаусто Папетти. Хулио Иглесиаса! Еще есть группа Digable Planets, знаешь такую? Это олды, 1992-1993 год. Похожи немного на A Tribe Called Quest, но такие, своеобразные.

А сейчас ни Наговицына, ни Розенбаума не слушаю, но ты мне напомнил, и я сейчас что-нибудь добавлю себе.

В том же интервью ты признавался в сердечных чувствах к творчеству Griselda. Почему у нас не появилось своей такой же ретро- и «вайбовой» волны?

Хороший вопрос. Мне кажется, все зависит от личностей и их масштабов. У Griselda все как на подбор, один хлеще другого. Но они и возрастные, не просто пацаны 19–23 лет. Другое настроение. Когда тебе 19 или 23 — это одно. Когда ты повзрослее, ты и мысли по-другому выстраиваешь, и харизма твоя может окрепнуть, если ты в правильном направлении двигаешься. Так вот, эти ребята Griselda — повзрослевшие и окрепшие, нашедшие себя. Как и Roc Marciano, хоть он и не из Griselda, но из одной прикентовки, одного поля ягоды.

Я думаю, что пацаны, которые могли бы это делать, еще не созрели. А те, кто созрел и мог бы, возможно, сошли с дистанции. Если так посудить, у нас не так много ребят, которые делают рэп на протяжении многих лет. У нас есть определенные мастодонты, но как таковой тусовки, как у Griselda, в принципе, нет. Я не говорю о какой-то определенной группе, а о людях, которые могли бы забацать альбом.

Как тебе новая волна пацанского рэпа в России? Тебя, как человека слова, не расстраивает, что в центре этой волны скорее не текст, а вайб?

Смотри, говоря о вайбе, мы говорим о настроении. А настроение, я считаю, — это то, что делает вообще все. Мы можем слушать трек Розенбаума, который не столько крутой текстово, но зато он очень настроенческий. А настроенческий трек всегда переплюнет любую историю. Люди слушают музыку ради настроения. Они хотят погрустить или зарядиться, поймать улыбку. Если есть вайб, нет никаких претензий.

Когда последний раз ты слушал свежего российского игрока и кайфанул от него, потому что он классно изъясняется и у него струится речь?

Из свежей музыки — послушал последний альбом N1NT3ND0 и кайфанул от треков, мое почтение, все как надо. Из новых игроков отметил бы blago white и Big Baby Tape — личные качества этих ребят соответствуют их таланту, и делают они круто. Не из новых, но моим большим открытием был масло черного тмина. Настроение, джаз, то, как он наваливает, то, как он себя ведет, — мое почтение.

О взрослении. Мне кажется, с ним хорошо рифмуется альбом на стихи Бродского и первый концерт с лайв-бэндом, который у тебя скоро.

Что касается концерта, захотелось чего-то свежего, поработать по-взрослому. Минуса — это круто, но энергия живой группы — совсем другое дело. Решили дать главным трекам новое звучание, чтобы расширить диапазон. Делаем живой концерт. С нами банда Левандовского (музыкант, участник Gazgolder), у ребят все налажено ювелирно. В итоге звезды сложились, мы постараемся не подкачать.

17 мая Словетский даст большой сольной концерт, впервые с живым звуком — билеты на него еще есть в «Яндекс Музыке».