Автономная республика Клим

В жизни многое зависит от шанса и от того, кто этот шанс тебе дает. Кто первый пустил тебя на площадку?

Саша Дулерайн. Это был настоящий волшебный пендель. Он тогда был генеральным продюсером ТНТ. И забавно: он когда-то учился у человека, у которого потом учился я.

Но когда ты вообще понял, что хочешь заниматься кино?

Честно, я начал снимать лет в 12 — и делал это просто ради удовольствия: показать друзьям, получить внимание, выиграть какой-нибудь конкурс. Я не думал, что стану режиссером. Даже когда поступал впервые, делал это постольку-поскольку. Хотел поступать на культуролога — не добрал баллов. Хотел на режиссера театра кукол — не взяли. А в кино я просто зашел... как будто случайно. Помню, что экзамены сдал лучше всех и вообще к ним не готовился. Притом что к другим поступлениям готовился по полгода-году: программы учил, людей изучал, что-то пытался из себя выстроить — и не получилось. А здесь хоп-хоп — и прошел. И дальше череда... Я в целом, на самом деле, не верю в идею шанса.

Не веришь? Почему?

Мне кажется, что Эйнштейн был прав, когда говорил, что Бог не фраер и не играет в кости. А шанс — это как бы лотерея. У меня в жизни были такие моменты, когда какие-то люди, которые для меня были значимыми, уважаемыми, говорили: «В жизни крайне редко открываются окна возможностей, и ты такое упустил».

Когда они тебе это говорили?

Мне было лет 21-22. То есть я упустил какой-то важный шанс. Это была очень амбициозная штука. Я тогда слушал этого человека и думал: «А какое у него есть право, мне это говорить?». Этот человек был гораздо старше, умнее и уважаемее меня. Меня это удивило, потому что были огромные амбиции — мы делали одну очень интересную вещь. И в результате ссоры это все закончилось.

Я думал: если я что-то упустил, то тогда как будто и не жалко. Ну, упустил и упустил. Попадешь быстрее в кино или не быстрее, снимешь какой-то великий фильм или нет — все это в глубине моей души отражалось тем, что я не разделял идею победы, выигрыша. Я знаю, что такое победа и проигрыши и что такое попытки достичь какого-то результата. И все это не то, что определяет жизнь. В этом смысле шансы разбросаны. Они все время вокруг тебя.

В наших с тобой любимых «Уральских пельменях» был усатый персонаж, который говорил: «Шансы — они вон, деньги — они вон, на полу. Ты только нагнись — вон они». Как думаешь, шансы и деньги просто валяются вокруг? И ничего не нужно делать, чтобы что-то произошло?

Нет, нагибаться все-таки надо. Но важно не то чтобы взять шанс, а жить так, что тебе радостно. Радость — в самореализации. Ты делаешь что-то интересное для себя, делишься с другими — и перестаешь думать о шансах. Ты думаешь о деле. А дальше эти шансы, которые валяются на полу, просто липнут к ногам. Даже нагибаться не надо — идешь, и они сами цепляются.

У тебя сейчас есть такие «налипшие» шансы?

Да вся моя карьера в этой Москве. Тут я существую на налипших шансах. Потому что я никогда не воспринимал их как шансы. Вернемся к Саше Дулерайну. Я занимался театром, был радикально настроенным художником. Мне было плевать на успех, зрителей — я делал то, что казалось важным для меня. А потом обстоятельства сложились так, что я подумал: если я такой клевый у себя в голове, то, наверное, могу и деньги зарабатывать. Потому что быть клевым и бедным не всегда рабочая комбинация. Особенно когда встречаешь женщину, которая ездит на BMW и ходит в часах Breguet. Я понял, что либо стану катастрофой для ее судьбы, либо придется наконец встать на ноги — перестать быть полубомжом. Я решил попробовать войти в индустрию. Почувствовал, что могу. У меня появилась почта Дулерайна. Отправил сценарий. И получил ответ: «Клим, приходи». Я подумал: ну да, так у меня в жизни и бывает — просто с ноги. Прихожу в офис, полный уверенности, а он говорит: «Клим, я почитал. Это полное говно».

(Смеется.) Ради этого и позвали лично?

Да. Я спросил: «Тогда что я здесь делаю?» Он говорит: «Есть несколько интересных идей. Послушай, что я скажу, и попробуй их развить». Я: «Ну давай». Меня иногда берут на понт, и я не могу остановиться. За четыре месяца я написал шесть-семь пилотов. Приносил Дулерайну. Он каждый раз говорил: «Это говно». Я просил конкретики — он объяснял. Я понимал, что не хочу переписывать, и вместо этого писал новый проект, учитывая замечания. Я не писатель. Но это было единственное, что я мог делать руками, ни от кого не завися. И каждый раз — «нет, это плохо», «это не работает», «но вот здесь интересная идея».

Но ты же мог собрать из этого что-то одно?

Я тоже думал, что мог. Но в итоге не получилось. Я устал приходить в кабинет и слушать, что все плохо. Устал тратить время на то, что не выходит. Понял, что это путь не мой. Перестал писать, перестал приносить, перестал отправлять. А потом, спустя полгода, встречаю его на премьере спектакля. Он: «Клим, привет!» Я: «Привет».

И в пол смотрел?

Типа того, да. Он говорит: «А что ж ты перестал приходить? Все же хорошо было». Я отвечаю: «В смысле хорошо? Я постоянно чувствовал себя говном, вы все время говорили, что я делаю говно. Что тут хорошего?» Он: «Но ты так настойчиво работал, что я даже подумал: может, есть в этом парне потенциал...» Я говорю: «Сань, вот что я понял из всей этой истории: я не сценарист. Совсем. Но! Я хороший режиссер». Он: «Да?» Я: «Да».

А как ты понял, что ты хороший режиссер?

Он у меня спросил то же самое. А я ответил: «Я знаю. Просто знаю».

Сколько тебе тогда было лет?

Двадцать семь. У меня уже был опыт в театре, карьера строилась хорошо. Я чувствовал возможности — они просто были. Видел, что получается, а что нет. Понимал, что инстинкты у меня режиссерские. Но при этом я ничего не снимал — занимался театром. И хотел сразу делать что-то большое, а сам никак не мог до этого дойти.

Через три месяца мне звонит от него Максим Филатов (который теперь директор по производству «Киона») и говорит: «Клим, вас зовет Саша Дулерайн. Он запускает сериал, ищет режиссеров для пилота. Придете поговорить?» Я говорю: «Конечно».

И вот я прихожу. Саша придумал эксперимент: набрать несколько молодых людей, подающих надежды, и посмотреть, кто «выживет». Типа реалити: кто выживет в съемках пилота, тому можно будет доверить сезон. Мы начали работать, и в итоге остался я.

Это же реальное реалити было, нет?

Абсолютно. Мы сделали очень классный пилот. Я считаю, это до сих пор лучшая работа, в которой я участвовал. Продюсеры были в восторге, Саша тоже — и решил, что будет снимать сезон сам, потому что проект ему близок. Но при этом — и меня оставит.

И он тебе дал волю снимать?

Не совсем. Он оставил меня в проекте на тех же условиях, что и в пилоте: он решает все, а я, как хорек, должен бесконечно подбрасывать идеи. Это было тяжело. Вот тебе и шанс — никакой романтики. Просто роль хорька. Дальше — два года испытаний. Каждый день я отстаивал свой взгляд. Он суперконтролирующий продюсер и легенда индустрии. Многие говорят: то, что мы имеем сегодня в русских сериалах, — это Саша. Он один из первых кто вложил энергию, ресурсы, деньги.Инициировал появление Comedy Club Production, Good Story Media, 1-2-3 Production. Запустил хиты. Сделал «Домашний арест», который стал фундаментом всего, что произошло дальше. Все, кто работает в индустрии, испытывают к нему огромное уважение. Он был очень вежливый. И очень тяжелый. Приходилось объяснять каждый шаг, потому что спрос был с меня, а проект был его и ему важно было сделать лучше всех вокруг.

Но это же не свобода.

Это вообще не похоже на свободу. Это тюрьма, абсолютная тюрьма. И я изнывал. Но спасало то, что мы с Сашей одинаково видели проект: сходились на том что такое хорошо, что такое плохо. Поэтому мы ни разу не поругались на съемках. Есть такой прием — хороший и плохой полицейский. Саня сказал: «Я буду говорить, а ты — иди и делайтак, чтобы было как я говорю». В итоге это обернулось забавной историей. Спустя годы, когда я позвал Женю Цыганова на главную роль в «Первом номере», оказалось, что он не хотел ее брать, потому что думал, что я полный говнюк. Он видел меня тогда как какого-то непонятного, неприятного, хитрого менеджера среднего звена, который бегал и обслуживал Сашу. А он как раз участвовал в том проекте.

Проект, про который ты говоришь, вышел?

Да-да-да. «Вне себя» называется. Тогда с Женей у нас были сложные отношения, а мне приходилось бегать, договариваться и делать все, что требовал Саня. Иногда вопреки собственному вкусу, но такие были правила игры.

Но делать надо.

Да. А потом, когда мы уже начали работать вместе, Женька сказал: «Как так получилось? Я же был уверен, что ты никто. Раздутый, амбициозный, какой-то невнятный». И добавил: «Как я не заметил, что ты такой клевый?» Я ему ответил: «Ну все, теперь заметил? Работаем». И знаешь, кто помог ему это заметить? Вика Исакова. Иду я по Патрикам, останавливается машина, Вика кричит: «Клим, ну что, Цыганов будет у тебя играть?» Я говорю: «Вроде да, а что?» Она: «Он мне звонил, спрашивал, что я о тебе думаю». Я: «И что ты сказала?» Она: «Сказала, что ты клевый». Женька ей: «Да? А я думал, он говнюк. Вика: "Нет, попробуй". Я ей до сих пор благодарен, реально примирила нас. Если возвращаться к тому периоду моих мытарств... То это был период, когда я сжигал собственное эго.

Ты вообще нарциссическая персона? И когда Дулерайн так себя вел, это ведь било по самооценке? Нет?

Да, но у меня был дядя Боря (Борис Юхананов. — Прим. ред.), у которого я учился. И одно из самых важных качеств, которое он мне передал, — он раздул это эго до таких размеров, что попасть по нему невозможно.

В смысле «попасть»? Оно не ломается?

Его невозможно пробить. Эго вообще как устроено? Ты все время сравниваешь, кто лучше: я или не я? Но в каббале есть понятие «исправление желаний». Человек растет, совершенствуя свои желания. Ты хочешь сладенькое — получаешь сладенькое. Потом хочешь что-то больше, чем сладкое. Желаешь глубже, точнее. И так до момента, когда желание направлено на одно — на бесконечное, на Творца. Вот это раздутие эго — это стремление желания к вершине, до которой очень трудно дотянуться. И обычные люди вокруг перебить его не могут. В моменте — да, ты можешь вспылить, сорваться, вступить в конфликт, это химия. Но это не ломает внутреннее ядро. Поэтому, когда я работал с Сашей, я понимал: моя амбиция — помочь ему сделать то, что он хочет. Не реализовать себя, а помочь ему реализовать его замысел. Потому что сначала я полюбил его идею — и уже от этого шел. Мое творчество тогда происходило не там, где режиссер реализует себя. Оно было там, где ты реализуешь себя как человек, который держит художественную структуру проекта, помогает ей сложиться. Потом был смешной момент. Когда мы уже досняли проект, я сказал Саше: «По ощущениям, я не режиссер». А он отвечает: «Ты прикалываешься? Ты стопроцентный режиссер». Я ему: «Давай ты заберешь титр себе, а я стану креативным продюсером — мне это даже карьерно полезнее». Он сказал: «Нет, Клим. Ты режиссер. И останешься в титрах. Это твой проект». Это был очень приятный момент. Но важно то, что Саша сказал это не только мне. Индустрия каверзная. Не так важно что написано в титрах, как то что говорят о тебе люди с которыми ты работал. То-есть у любого продюсера возникал естественный вопрос, а зачем Дулерайну дебютант в его личном режиссерском проекте? И надо отдать ему должное он скорее всего говорил то же самое что и мне. Что я там не случайно в титрах. Что все честно. И в какой-то момент он убедил Лешу Агеева стать моим агентом. Леша стал агентом, связал меня с Андреем Золотаревым, мне дали почитать два сценария — и с этого момента я уже пошел сам.

А зачем тебе вообще нужен был агент?

Потому что про меня никто не знал. Меня не существовало на рынке. Кроме того агент помогает найти правильный проект, чтобы не уйти в фигню. Выбрать правильного продюсера — это важно. Того, кто тебя не сожмет и не съест, а подскажет, куда смотреть и чего избегать. Особенно вначале. Так ко мне и пришел следующий сценарий. Агеев помогал Золотареву и Акимовой найти режиссера, Леша сказал: «А попробуйте отправить ему». Отправили. Я прочитал и в этот момент понял: теперь я сам по себе. Все, что умею лучше всего, — это работать. Дальше все и поехало. Ты сталкиваешься с огромными опасениями со стороны людей, но это решается. Иногда достаточно одной встречи, чтобы человек понял, что у тебя правильное отношение к делу. Так вышла «13-я клиническая», которая вдруг — бац — стала хитом.

Это было событие.

Да, индустрия отреагировала моментально: «О, круто! Вот это интересно». И все — дальше я уже «еду». Забавно, но про меня есть песенка: «Я маленькая лошадка, но стою очень много денег».

(Смеется.) Я наводила справки. Считается, что ты сейчас самый модный и высокооплачиваемый режиссер.

Так и есть.

Каково жить с таким статусом?

Да никак. Я же говорю, мои желания в другом горизонте. Для меня это просто факт, который сопровождает работу. С друзьями-режиссерами обсуждаем индустрию, и я понимаю, что могу себе позволить то, что многим не дозволено. Например, я занимаюсь сметами своих проектов. Практически никто из режиссеров туда не лезет. Все считают, что режиссер — про идеи, а «низменное» делают продюсеры. А для меня это база. Я это у Дулерайна выучил. Я же реально с ним жил — фрик-контроль был запредельный. И чтобы не отдавать инициативу, я тотально сидел у него в кабинете, ходил на все совещания, смотрел, как он разбирает проекты. Я видел, как он общается по тем вопросам, где он уже не режиссер, а продюсер. Понимал, как он работает со сметой: что для него важно, как он собирает проект. Так я получил суперскиллы.

А есть вообще формулы успеха?

Только интуиция. Инстинкт. Я, например, дважды уходил из проекта, когда не соглашались с моим бюджетом.

Ты просил больше?

Один раз я просил определенную сумму. Мы на нее все согласились.

С бюджетами проекта или твоей работы?

Бюджет проекта. Моя ставка вообще не обсуждается. В моей жизни никогда не было задержек по выплатам.

Это в индустрии редкость.

Да. Со мной такое просто невозможно. Если задерживают, эти люди больше со мной не работают. Все это знают. Люди меня боятся, потому что я понимаю, как устроены деньги. Вся эта текучая мягкость не работает. Деньги вперед — потом разговариваем. Мы договорились о бюджете разрабатываем проект, приходим к контракту, и мне говорят: «Мы посчитали своим калькулятором — каждая серия стоит на несколько миллионов меньше». Я говорю (условно): «Засуньте свой калькулятор куда хотите. Я знаю, сколько это стоит». Они: «У нас нет таких денег». Я: «Тогда меня нет в проекте». Так я ушел со второго сезона «13-й клинической».

Это вы с продюсером Теймуром Джафаровым не сошлись?

Нет. Джафаров пришел оптимизировать. В первый сезон мы заходили без него, и тогда мне дали только половину нужного бюджета. Я вывернулся, сделал хорошо за те деньги, что были. Но второй раз я так не хотел. Я уже доказал, что могу. Хотел следующий шаг, а не повтор. Возможность развернуться. Этого не случилось, и я ушел. Зато случайно выпал «Первый номер». Что за этим стоит? Ты оказываешься в денежной яме. Когда говоришь «нет» продюсерам — два месяца без денег обеспечены. Потому что деньги по договору приходят, когда большая часть работы уже сделана. Я просто сказал себе: «Ладно, поживу без денег. Не впервые». А потом ты сидишь такой: «А что у вас? Завтра готов снимать!» Потому что нужно чем-то дыру закрывать. Так «Первый номер» и случился: мне нужны были деньги.

Вот это поворот. Я думала, там какая-то сакральная идея. А выходит, деньги.

Потом еще раз это повторялось в моей судьбе. Ты что-то долго делаешь, придумываешь и потом должен сказать себе «нет», для того чтобы сказать «нет» им. Вот это вещь, которая на самом деле в какой-то момент в моем случае... Я не знаю, может ли так получиться у всех, но в моем случае она сформировала вокруг меня прямо такой бастион. Все знают, с кем они имеют дело, и как бы понимают, что значит это «нет». Мне это очень помогает. Собственно, поэтому растут мои ставки, растет интерес ко мне.

Какие жанры тебе вообще близки? Ну, понятно, «Елки» ты бы, наверное, не стал снимать. Хотя... кто знает.

Мне предлагали снять «Елки». Это было параллельно с «Первым номером». Даже не знаю какие. Мне предлагали эпизод — я просто назвал сумму, за которую готов это сделать, и люди исчезли. Тактика рабочая: называешь цену, за которую готов участвовать в этой истории. Если хотите, чтобы я с вами повеселился, — вот мой тариф.

Он еще и веселиться за такие деньги хочет!

А почему нет? Почему я должен по другой причине? Недавно была более интересная ситуация. Попался проект — один из лучших сценариев, что я когда-либо читал. Прямо лучший. Мы договорились работать вместе, продюсеры знают мои ставки, это не секрет. И тут они приносят цифры в два раза ниже. И я сказал им — нет, хотя мне самому было жаль. Но на этом рынке я просто зарабатываю деньги и прикольно провожу время. Если пропадает либо веселье, либо деньги — смысла работать я не вижу. Если только это не твой личный проект, где ты в том числе и продюсер.

То есть когда сам продюсируешь — другое отношение.

Конечно. Потому что над производством всегда есть те, кто дает деньги: платформы, продюсеры, государственные структуры. И они имеют право диктовать условия. Со мной радикальных вмешательств никогда не было, но сама возможность того, что кто-то может не считаться с моим мнением, мне неприятна. Даже гипотетически. То-есть обычно мне с продюсерами везло, но может ведь и не повезти. В том числе может случиться так, что мне придется опять уйти из проекта, как это бывало и опять остаться ни с чем. И за внутренний дискомфорт, за само пребывание в этой системе я беру хорошие деньги.

То есть ставка режиссера растет из-за того, что ты готов терпеть только за определенный прайс?

Именно. Я терплю свое ощущение «проюзанного времени», но за сумму, которая компенсирует это раздражение.

Но ты же весело его прожигаешь.

Весело, да. И деньги — часть механики обмена энергиями. Каждый раз заходя в проект я рискую. Рискую в какой-то момент сказать продюсерам — «нет». И это «нет» лично мне дорого обходится. Собственно в этом вся логика.

То есть ключевое — возможность сказать «нет». Ты всегда умел?

Меня этому научил Юхананов. Это приобретенный навык.

Раз мы затронули деньги, веселье и все такое, на что ты любишь их тратить?

На веселье и все такое.

«Веселье» — это какое?

В основном я трачу деньги на свою женщину.

Судя по твоим соцсетям, фигура женщины для тебя — важная тема.

Фигура женщины важна, да. А про соцсети не понял.

Ну как... Твои сторис*.

У меня маленький фотомузей.

Твои сторис — это всегда фурор. Все обсуждают.

Смотри: направо висит Хельмут Ньютон. Вот из такого мои сторис и состоят. Это мое маленькое домашнее баловство. Маленькая провокация.

А зачем она тебе? Одно дело — копить картинки в телефоне. Другое — выкладывать.

Потому что мне нравится контакт аудитории с этим. Кто-то шокируется, кто-то отписывается,. Это движуха. Это история: появилось — исчезло. Мне нравится это мерцание женской красоты.

Получается, ты вдохновляешься женским? Может быть, у тебя есть внутреннее описание того, что впечатляет? Женщина эпохи ведь тоже всегда что-то отражает: Марлен Дитрих, Мэрилин Монро... Как думаешь, есть ли сейчас «женщина эпохи»? Какие женщины для тебя сегодня?

Я могу сказать, если зайти издалека: главной мотивацией в моей жизни всегда были женщины. Это базовая вещь. Почему я стал режиссером? Чтобы нравиться девчонкам. У тебя нет яркой внешности — начинаешь придумывать, и вокруг этого собираются женщины. Я вырос среди женщин. Всю жизнь был окружен девочками: у меня всегда было по пять-шесть подруг, с которыми я рос и тусовался.

Судя по тому, что я знаю, ничего не изменилось.

Это как воздух — мне нужно этим дышать. При этом у меня есть единственная женщина, которую я выбрал. А среда все равно нужна, она подпитывает. Помню период, когда одна девочка меня очень обидела. Я был сияющий, инициативный, веселый. И я решил: все, хватит, больше таким не буду.

Буду угрюмым.

Да. Превращусь в Пьеро.

То есть молчаливо сидеть в темных очках?

В темных очках. И это был самый отвратительный год моей жизни.

Почему? Образ не сработал?

Во-первых, не сработал. Во-вторых, я иссяк. Никакой энергии, никаких желаний. Даже фильмы перестал смотреть — просто лежишь. И в какой-то момент проснулся и подумал: из-за какой-то девочки я превратил свою жизнь в такую дрянь? Что я, совсем дурак?

Сколько тебе было?

Четырнадцать. И вот тогда я понял: нет, я Арлекин.

Подожди. Арлекин среди Коломбин?

Ну, Коломбина у меня одна. Я умею обращаться с девушками, но я не Казанова. Для меня все построено на игре, на флирте, на создании пространства игры. И этого более чем достаточно, особенно когда у тебя есть женщина. Этого достаточно с головой.

Сложно не спросить: как у тебя отношения с мамой?

100% — это важная фигура. Я был в нее влюблен в детстве, я это помню. Был слишком восприимчивым, слишком эмпатичным. И в какой-то момент... Я очень холодный человек. Сознанием все помню, но душой быстро «отключаюсь». Связка с человеком быстро исчезает. Я родителей уже много лет не видел. Я никогда не звоню первым. Я просто про это не думаю.

То есть если кому-то нужен, тебя найдут?

Да. Если нужен — найдут. Если не нужен — значит, так и должно быть. Но это, конечно, формирует отношения, восприятие людей, личную жизнь. И я думаю: я таким родился или стал? Думаю, стал.

Кто тебя таким сделал?

Мама. Что-то она сделала со мной в детстве, что я так закрылся.

Она была холодная?

Нет. Она была импульсивная, очень активная. А я слишком эмпатичный. И я понял рано, лет в шесть, что, если мне не будет все равно, я просто не выдержу. И я решил, что мне должно быть все равно. С тех пор так и живу.

Я думала, что ты просто всегда был чуть флегматичный. Нуарный образ, темные очки, режиссер... Как будто твой любимый сериал — «Блудливая Калифорния».

Смешно.

Если говорить не о женщинах, а о мужчинах, есть ли мужская фигура, которая была для тебя опорой?

У меня на самом деле очень классный папа. Но если говорить про модель поведения то Юхананов. В смысле профессии это он сделал меня тем, кто я есть. Я про это говорил в самомом начале. У нас с Дулерайном был один учитель. И это был Юхананов.

*Скрины сделаны в соцсети Instagram, которая принадлежит компании Meta, признанной экстремистской в РФ.