Правила жизни Вима Вендерса

Ненавижу, когда приходят брать интервью с цифровыми диктофонами. Вот пленка — это круто.

Говорю вам: меня спас рок-н-ролл. Если бы не музыка, я бы сейчас был адвокатом.

Я родился в Дюссельдорфе. Во время войны он был уничтожен на 80 процентов, стерт и раздавлен. Из руин торчали трубы дымоходов, улицы были пустыми, но почему-то все это было не страшно. А вот что пугало меня по-настоящему — так это трамваи, которые продолжали ходить среди руин из ниоткуда в никуда.

Я рос в послевоенной Германии, но в детстве самым родным местом на планете мне казалась Америка. Так что, когда я впервые приехал туда, я сразу почувствовал себя как дома.

У меня огромная коллекция комиксов, это правда. Особенно диснеевских. Я помню, что они появились в германии в 1952 году, и у меня до сих пор есть полная подборка за этот год. Каждый выпуск был чем-то вроде откровения. Эти комиксы были полностью на немецком языке; в них были переведены даже имена персонажей, и это было очень смешно. Потом, уже когда я оказался в Америке, я вдруг узнал, что моих любимых тика, Трика и трака на самом деле звали Хьюи, Луи И Дьюи (близнецы, племянники Дональда-дака; в русском переводе — Вилли, Билли и Дилли. — Правила жизни). А дядюшка Дагобер оказался дядюшкой Скруджем.

Главными книгами моего детства были «Том Сойер» и «Гекльберри Финн». Но больше всего из этих двоих я, пожалуй, любил Тома. Гекльберри пугал меня. Мне казалось, что он безумец. А в Томе я всегда видел что-то родственное.

Я не раскрою никакого секрета, если скажу, что менее всего немцы знамениты своим чувством юмора.

Вместо того чтобы вверять себя в руки продюсеров, я всегда предпочитаю сам выступать продюсером своих фильмов. В этом смысле я как мать, которая боится доверить своих детей злой и развращенной гувернантке.

Европейское кино — исчезающий вид. Мы должны защищать его, как снежного барса, и бороться с браконьерством.

У меня есть свои радости: в сегодняшнем немецком прокате немецкие фильмы занимают около 30 процентов. А ведь в конце восьмидесятых немецких фильмов в прокате было лишь 5 процентов. Оставшиеся 95 были американскими.

Боязнь не суметь повторить собственный успех — вот что действительно страшно.

Мне нравится отношение американцев к сценарию. Я бы назвал это отношение более практичным. Ведь в отличие от Европы, где изменить сценарий в ходе съемок — это обычное дело, для американцев сценарий — это чертеж, которому нужно следовать неукоснительно, иначе может обрушиться все здание.

При сегодняшнем недостатке хороших сценаристов всем режиссерам рано или поздно придется стать писателями.

Я начинал как кинокритик и даже не мечтал стать кинорежиссером. Впрочем, полагаю, что это общее место. Ведь и Годар, и Трюффо, и Шаброль — все они когда-то были кинокритиками.

Мне кажется, что падением уровня кинематографа мы, в первую очередь, обязаны падению уровня кинокритики.

Я люблю изучать историю кино. Всегда лучше перенимать опыт своих предшественников, чем опыт современников.

Искусству снимать кино нужно учиться у искусства живописи.

Берлин — это единственный город на планете, который я могу назвать своим. Я не знаю, в чем его магия. Может быть, это его расположение. По одну сторону здесь вся восточная Европа, Варшава и Москва; по другую сторону — Париж и Лондон, а позади — Вена и Мюнхен. Мне кажется, это единственный европейский город, который можно назвать
плавильным котлом — таким же, каким когда-то был Нью-Йорк.

Если что-нибудь когда-нибудь и уничтожит кинематограф, то это будет порнография.

Мне кажется, мир нуждается в кинематографе так же, как тяжелораненый нуждается в обезболивающем.