Отпустив того из моих людей, который вел доселе эту прекрасную работу, и видя, что она так далеко продвинулась, я, несмотря на некоторое неудобство, которое это мне доставляет, продолжаю ее самолично.
Какой была Европа XVI века глазами Мишеля де Монтеня? Впервые на русском выходят дневники французского писателя — публикуем фрагмент
В 1580-х годах французский писатель и философ Мишель де Монтень путешествовал по Европе и тщательно документировал свои наблюдения в путевом дневнике. Многие фрагменты его «Опытов» — одной из центральных книг европейской мысли — опираются именно на этот дневник. Теперь «Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию» впервые выходит на русском языке — в издательстве «Лимбус Пресс» в переводе Леонида Ефимова. Эта публикация даст возможность увидеть Европу XVI века глазами путешественника, понаблюдать за ходом мысли Монтеня, а также отметить переклички с самой известной книгой автора. Правила жизни публикует фрагмент, в котором Монтень описывает Рим, видит посла московитов и посещает ватиканскую библиотеку.
16 февраля, возвращаясь со стояния, я встретил в маленькой часовне священника в облачении, который хлопотал, стараясь исцелить некоего spiritato. То был угрюмый и словно оцепенелый человек. Его держали на коленях перед алтарем, он был привязан за шею какой-то непонятной тканью. Священник читал по своему требнику. После чего заговорил с бесноватым, обращаясь то к нему самому, то к дьяволу, который в нем обретался, и поносил его, бил кулаком наотмашь, плевал ему в лицо. Одержимый отвечал на его требования какими-то бессвязными словами: то за себя, говоря так, словно чувствовал течение своего недуга; то за дьявола: дескать, как он боится Бога и как на него действуют заклятия этого экзорцизма. Это длилось довольно долго, после чего священник ради последнего усилия подошел к алтарю и взял в левую руку дароносицу с Corpus Domini, а в другой руке держал горящую свечу так, словно нарочно плавил ее и сжигал, и произносил при этом, опустив голову книзу, молитвы, а потом обратил к дьяволу угрозы и суровые увещевания самым громким и повелительным голосом, каким только мог. Когда первая свеча догорела в его пальцах, он взял другую, а потом вторую, потом третью. Сделав это, он взял свою дароносицу, то есть прозрачный сосуд с Corpus Domini, и снова подошел к бесноватому, и заговорил с ним уже как с человеком, велел отвязать и отдал близким, чтобы те отвели его домой. Он сообщил нам тогда, что этот бес — наихудшей породы, очень упрямый и весьма стоил того, чтобы его изгнать, и еще много чего порассказал десяти–двенадцати дворянам, которые там случились, об этой науке и о постоянно исполняемых опытах, которые он тут проводит, например, как он днем ранее избавил одну женщину от здоровенного беса, который, выходя из этой одержимой, исторг у нее изо рта гвозди, булавки и клок собственной шерсти. А на возражение, что она еще не совсем оправилась, заявил, что просто сегодня утром в нее вселился другой дух, иной разновидности, не столь сильной и зловредной, но что эту породу ему будет легче заклясть, поскольку он знает все их имена, разряды и более особые различия. Я смотрел во все глаза. А тот, кого я видел, только скрежетал зубами и кривил рот, когда ему подносили Corpus Domini, и все время бормотал эти слова: Si fata volent, поскольку был нотариусом и немного знал латынь.
В первый день марта я был на стоянии в церкви Святого Сикста. Проводивший службу священник помещался за главным алтарем, лицом к народу: позади него никого не было. В тот же день туда явился папа, поскольку за несколько дней до того он спровадил из этой церкви монахинь, которые обосновались там в уединении, и весьма прекрасным приказом собрал туда на жительство всех бедняков, которые нищенствовали в городе. Кардиналы дали каждый по двадцать экю, чтобы участвовать в этом торжестве с шествием, а также были сделаны исключительные пожертвования другими частными лицами. Папа выделил на этот приют для бедных пятьсот экю в месяц.
В Риме довольно много частной набожности, а также религиозных братств, где наблюдаются изрядные свидетельства благочестивого рвения. Народ же в большинстве своем мне кажется менее набожным, чем в добрых городах Франции, хотя в нем гораздо больше церемонности: по этой части они подчас доходят до крайности. Вот тому два примера, рассказываю как на духу. Некто лежал в постели с куртизанкой, и вот, когда они свободно предавались своему занятию, в полночь прозвонили Аве Мария: девица внезапно соскочила с постели на пол, пала на колени и стала творить молитву. Когда же она была вместе с другим [клиентом], в дверь вдруг со стуком ввалилась «мамаша» (у молодых там есть старые наставницы, которые им вроде матерей или теток) и в гневе сорвала с шеи сказанной девицы снурок с образком Богоматери, дабы не осквернить ее мерзостью греха: молодая очень сокрушалась из-за того, что забыла снять его с шеи, как привыкла.
В тот день на богослужении присутствовал также посол Московита, одетый в пунцовую мантию, сутану из золотой парчи и отороченную мехом шапку, напоминающую ночной колпак, тоже из золотой парчи, под которой у него была скуфейка из серебряной ткани. Это уже второй посол от Московита, приехавший к папе. Первый был во времена папы Павла III. Тут полагают, что ему поручено побудить папу вмешаться силой своего авторитета в войну, которую король Польши затеял с его государем: дескать, ему первому придется сдерживать натиск Турка, а если сосед его ослабит, то он будет не способен к этой другой войне, которая настежь распахнет Турку окно, позволив ему добраться и до нас; а за это он предлагал еще больше уменьшить количество религиозных расхождений, которые имеются у него с Римской церковью. Посла поселили у Кастеляна (как и того, что приезжал сюда во времена папы Павла) и содержали за папский счет. Он очень настаивал на том, чтобы не целовать ноги папы, а только правую руку, и сдался лишь после того, как ему засвидетельствовали, что и сам Император подчинялся этой церемонии, потому что примера королей ему было недостаточно. Он не знал ни одного языка, кроме своего собственного, и явился сюда без толмача. У него было всего трое-четверо человек сопровождения, и он говорил, что добирался через Польшу с большой опасностью и переодетый. Его народ настолько несведущ в здешних делах, что он привез в Венецию письма своего государя, адресованные великому наместнику Венецианской области. Спрошенный о смысле этого обращения [он ответил]: они, дескать, полагали, что Венеция находится во владениях папы, который посылает туда своих наместников, как в Болонью и иные места. Одному богу ведомо, как такое неведение понравилось тамошним распрекрасным господам. Он преподнес дары и там, и папе — соболей и черных лис, чей мех еще более редок и дорог.
6 марта осмотрел Ватиканскую библиотеку, которая расположена в пяти-шести залах, идущих чередой друг за другом. Там есть множество книг, привязанных к стоящим рядами пюпитрам; есть также книги в сундуках, которые были для меня открыты; много рукописей, а именно Сенеки и малые сочинения Плутарха. Я видел замечательную статую славного Аристида с прекрасной лысой головой, густой бородой, большим лбом и взглядом, исполненным кротости и величия: его имя высечено на очень древнем подножии; а также китайскую книгу, дикарского начертания, с листами из некоего более мягкого и просвечивающего материала, нежели наша бумага; поскольку эти листы не способны выдерживать состав чернил, то исписаны они только с одной стороны, и все двойные, сложены пополам и прошиты по обрезанному краю. Они [т. е. библиотекари] утверждают, что это всего лишь луб некоего дерева. Я видел там также обрывок древнего папируса, покрытый неведомыми письменами; это явно какое-то древесное лыко.
Я видел требник святого Григория, писанный от руки: год в нем не указан, но они [библиотекари] утверждают, что он передавался от него самого из рук в руки. Этот молитвенник почти такой же, как наши, и побывал на последнем, Тридентском, соборе, чтобы служить подтверждением наших обрядов. Я видел там книгу святого Фомы Аквинского с его собственноручными поправками; почерк плохой, мелкий, хуже, чем у меня. Item Библию, напечатанную на пергаменте, из тех, что Плантен недавно издал на четырех языках и которую король Филипп отправил этому папе, как он сам говорит в надписи на переплете; оригинал книги английского короля Генриха, сочиненной против Лютера, которую он послал лет пятьдесят назад папе Льву Х, подписав собственной рукой, с этим прекрасным латинским двустишием, тоже собственноручным:
Anglorum Rex Henricus, Leo décime, mittit Hoc opus, & fidei testem & amicitiae («Генрих, король Англии, посылает тебе, Лев Десятый, это произведение, свидетельство его веры и дружбы». — Пер. с лат.).