«Boney M. приехали в Москву — и все завертелось»: фрагмент воспоминаний Юрия Чернавского

Мы, будучи незнакомы с этой сногсшибательной новостью, беззаботно репетировали в Текстильщиках. Витя Акопов появился с каким-то смуглым кудрявым мальчишкой в конце репетиции, и они уселись в центре зала. Витя похлопал в ладоши и кричит:

— Юрок, спойте Sunny из Boney M., пожалуйста, Юр.

Мы, радуясь концу рабочего дня, с удовольствием сыграли это нетленное произведение. Кудрявый мальчишка взобрался на сцену, подошел ко мне и начал тыкать пальцем в клавиши моего казенного древнего электронного инструмента Vermona. Раздался рассыпчатый неуютный звук.

Парень тупо посмотрел на меня и спросил по-английски: — Ты играл партию скрипок?

Я с трудом понял вопрос и утвердительно кивнул.

— Звучало классно, но это не тот звук! — удивился пацан.

Я рассмеялся:

— Я звук скрипок делаю, смешивая звук органа Vermona c синтезатором ARP.

Он несколько секунд недоуменно пялился на меня, потом расхохотался:

— Звук простого Solina ты делаешь из Vermona и ARP?! С ума сойти!

Так я познакомился с жизнерадостным пуэрториканцем, клавишником и аранжировщиком эфэргэшной супергруппы Boney M. Чико, который немедленно пригласил меня на концерт в зал «Россия».

— Ты обязательно должен послушать, как мы успешно копируем ваше исполнение! — укатывался он, хлопая себя по джинсовым ляжкам.

За кулисами сцены Государственного концертного зала «Россия» было пусто и тихо. Горы звуковых колонок с каждой стороны громоздились под потолок, мигая индикаторами. На сцене у задника было не пройти от шнуров, барабанов, усилителей и стоек с клавишными.

Мне вблизи никогда еще не приходилось видеть такого великолепия и роскошного разврата капиталистического концертного размаха.

<...>

Из раскрытых окон института доносились вокальные распевки, кто-то мусолил гаммы на рояле... А из раскрытых дверей нашей машины молотил Police со Стингом. В окнах появились любопытные рожицы студенток: это что еще такое объявилось?

Не успел я дойти до дверей, как меня вышел встречать старший преподаватель эстрадного факультета Женя Кабанов, мой приятель еще по музучилищу. Обнялись. Оказывается, моя Татьяна позвонила ему ночью и сказала, что мы выехали. Двор стал наполняться абитуриентами: слава «Банановых островов» докатилась и сюда. Всем хотелось посмотреть на живых «бананов».

Женя предложил перекусить. Я лихо развернулся, стараясь не покалечить публику, и мы покатили в ближайший ресторан. Заказали завтрак.

— Ну что? Сегодня будем экзамен по специальности сдавать? — потирая руками, осведомился Женя. Мы переглянулись.

— Как «сегодня»? Да у нас даже инструментов с собой нет! И подготовиться надо бы...

— А зачем вам готовиться? Сыграйте пару вещей из вашего репертуара. Инструменты мы вам найдем. За один заход все вместе и сдадите.

Идея всем понравилась — хотя бы порепетируем. Женя подошел к барной стойке и позвонил на кафедру.

Когда мы вернулись в институт, в просторном холле уже кипела работа. Из ресторанов притащили барабаны, бас-гитары, усилители, микрофоны, саксофоны... Я даже подивился, какие расторопные ребята.

В холл набились студенты, глазея, как Китаец собирает барабаны — громадную разнокалиберную установку.

— Во поиграем, Чернавский! — смеётся он.

Рыжий перебирал бас-гитары, пытаясь найти поприличнее. Я подключил клавишные, принес из машины мой энзэ — коробку с американскими тростями Rico — и начал пробовать саксофоны, один другого хуже...

— Как расположимся? — спросил я у какого-то члена приемной комиссии.

— Лицом к публике, конечно, — смеется он, — смотри, сколько их понадобилось, даже фотокорреспондент из газеты пришел.

Комиссия восседала за столом, покрытым красным сукном, с графином посередине. Студенты толпились позади.

Мы начали с композиции Чика Кориа Spain из альбома Light as a Feather, которую давно и часто играли перед концертами для разминки и отладки синхрона. И когда на головы присутствующих посыпались четкие дробные унисонные пассажи в бешеном темпе, публика просто оцепенела.

Все, включая членов комиссии, в жизни не слышали таких интервальных и ритмических рисунков, уж не говоря о точности игры — как-никак «лучшая ритм-секция страны», как писал Артем Троицкий*. Мне кажется, что и сегодня такое способны исполнить не более десятка человек в России.

Потом сыграли A Love Supreme Джона Колтрейна. Там народ совсем потерял «квадрат», и каждое уверенное разрешение в тему сопровождалось аплодисментами. Мы завелись. Я даже просипел несколько строчек из «Мальчика Бананана», но молодежь начала орать, и я решил не испытывать судьбу...

Потом сыграли какую-то балладу. Публика просила еще.

Тогда один из членов комиссии, пианист Женя Куликов, с которым мы вместе работали еще лет пятнадцать назад, подошел к роялю. Он начал играть старинную Hello, Dolly!, мы подхватили, каждый сыграл по длинному соло, и закончили эффектной кодой. Финальный аккорд с наворотами длился около минуты.

Успех был потрясающий, даже мрачный председатель комиссии улыбался...

— А почему, собственно, тамбовский филиал? Почему не Гнесинка или институт в Москве? — допытывался дотошный корреспондент.

— Родина зовет! Здесь я родился. И друзья мои тоже.

Я указал на Китаева и Рыжова. Они несколько ошалели от такой гипотезы, но быстро сориентировались.

— А вы разве ж не знали? — вылупил на корреспондента голубые глаза Китаец. — Так ведь мы же ж...

Дальше выяснилось, что их прадедушки и прабабушки — коренные почетные тамбовцы. Я незаметно вышел покурить от греха подальше... Но корреспондент, кажется, поверил.

Нас приняли, не утруждая сдачей других экзаменов.

Пока готовились документы и простые смертные проваливались на вступительных экзаменах, мы скучали в гостинице.

Я захватил с собой несколько американских боевиков на видеокассетах, кто-то принес из дома видеомагнитофон, и мой номер наполнился англоязычными криками, гнусавым переводом, взрывами и нескончаемой стрельбой. Наши дружки и постояльцы гостиницы с утра до ночи толпились в моем номере.

Рыжов с Китаевым пропадали в институте с новыми приятелями и подружками.

Я вечерами уходил к своему другу детства, Валерке.

* Признан Минюстом иноагентом.