Положительное сальто

Лариса Афанасьева, директор Упсала-цирка, в котором выступают трудные подростки, рассказывает, как при помощи жонглирования, акробатики и других трюков отучить детей от клея, попрошайничества и прочих вредных привычек.
Положительное сальто
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

У нас есть такой анекдот:
«Приходит к Ларисе мама одного мальчика.
— Пожалуйста, возьмите моего сына в цирк.
— А он у вас курит?
— Нет.
— Пьет?
— Нет, что вы!
— Наркотики?
— Нет, конечно!
— Ну, идите, поработайте над собой...»

Наших первых артистов мы собрали на Московском вокзале в 2000 году. Я работала в палатке с шаурмой на Невском. Рядом постоянно крутились беспризорники, я их подкармливала. Отличные, живые ребята — мы сразу нашли общий язык и подружились. Со всеми, кроме одного. Его все боялись. Он чуть что — кричал, угрожал, психовал. Ему давали денег не из жалости, а из-за страха. И вот однажды я еду на троллейбусе и вижу, как этот хулиган мило беседует с какой-то девушкой. Смеется, улыбается. Девушкой была Астрид, она приехала из Германии писать диплом по социальной педагогике. У нее была идея: заниматься с уличными детьми цирком. Мне эта идея очень понравилась.

В первые пять минут нашего знакомства мы собрали на улице группу из семи пацанов (забегая вперед, скажу, что сейчас некоторые из этих самых ребят учатся и работают в Европе). Было лето; мы занимались в парках и скверах. У Астрид были навыки жонглирования и кое-какой реквизит — дьябло, одноколесный велосипед. В Европе все это было частью уличной культуры вроде брейка, у нас — артефактами из совершенно другого мира. Это захватывало парней с первого взгляда. Я же, как недавний выпускник театрального, оформляла отдельные элементы в законченные номера. Наш цирк назвали Упсала — от слова «упс» и мелодичного слога «ла». Основная группа приезжала из Колпино: пять или шесть ребят от 8 до 14 лет. Они не были прожженными беспризорниками или патологическими бродягами. Родители многих спились после потери работы в 1990-х, и парни просто были предоставлены сами себе. Они успевали заскочить на вокзал, настрелять денег на булку с кефиром и приходили на тренировки. Схватывали все мгновенно. Через месяц нам пришлось привлекать людей, чтобы заниматься с ребятами более сложными вещами. Было непросто, потому что многие боялись этих мальчишек. Некоторые физически не могли приближаться к ним. Но как-то раз в цирк пришли два брата — Ярослав и Петя — и стали учить парней разным акробатическим элементам. Они были ненамного старше своих учеников и очень искренне загорелись идеей — они наши главные тренеры по сей день.

С наступлением холодов стали искать место. Туда придем — ребята что-нибудь своруют — нас выгоняют. Сюда придем — парни с клеем заявятся — опять на улицу. Первый зал сняли у какого-то жулика из «Партии пенсионеров». Он выбил у муниципалов большое помещение, куда раз в год приводил стариков на партийные собрания. Все остальное время помещение пустовало. Наш контингент не вписывался в электорат партии, поэтому за аренду с нас брали $100 в месяц. Мы знали все места, где можно было найти наших ребят, — вокзалы, чердаки, сквоты. Но мрачное впечатление оставляли не столько они, сколько социальные столовые: иногда мне казалось, что их устраивали детские сутенеры и наркоторговцы — ребят кормили, отмывали и увозили в неизвестном направлении. Наверняка эти столовки придумали из лучших побуждений, но в отсутствие контроля они превращались в магнит для сброда всех мастей. Каждый ребенок, который приходил туда обедать, рано или поздно погружался в уличный мир по трем направлениям: криминал, наркотики и проституция. А не ходить было невозможно: надо было где-то есть.

Хотя гадости случались не только на улице. После партийного зала мы переехали в шведскую библиотеку для детей — странный и мутный проект, который тем не менее поддерживала администрация района. Раз в неделю в коридорах библиотеки мелькали субтильного вида юноши, и никакой работы с молодежью замечено не было. Со временем выяснилось, что это детская порностудия — ребята нашли фотографии и кассеты в шкафу у «библиотекаря». Мы пошли в администрацию, мужика, который держал эту лавочку, задним числом уволили, и на этом все закончилось. Ни уголовных дел, ни суда — ничего. До нашего появления студия существовала три года.

Весь этот беспредел, конечно, был следствием общей нищеты и тяжелого положения. Сегодня у цирка есть собственный автобус — тогда же не было лишней пары носков. Наш первый спонсор — фрау Ругэ, обычная медсестра, которая сбежала из ГДР в ФРГ и удачно вышла замуж. Представьте: зима, холодно, парни голодные, у одного бедолаги дырка в подошве, ему кусок льда аж в ногу въелся. И вдруг посылка из Германии! Мы побежали на почту, собрали последние деньги, чтобы получить негабаритный груз, схватили, открываем, а там — пазлы.

Через полгода поставили первый номер на 20 минут. Участвовали восемь детей. Назывался он «Слышать сердцем» — история о том, что у всего есть свои звуки и их можно услышать, если захотеть. Сейчас все это выглядело бы смешным и наивным, но тогда это был наш первый серьезный результат. Астрид предложила поехать и показать спектакль в Германии. Мы очень обрадовались, хотя в результате так никуда и не уехали: родители трех артистов не оформили разрешение на выезд. Не потому что были против — просто забыли.

После этого инцидента мы стали умнее и ходили к некоторым родителям домой. Одних выводили из запоя, других опохмеляли и вели за руку к нотариусу. Вопрос спорный, конечно. Сейчас можно сесть и порассуждать, морально ли покупать алкоголику водку или нет? Но тогда надо было решать проблемы, и мы решили их так. В целом же стало ясно, что заниматься только одним творчеством нам вряд ли удастся — нужно осваивать социальное направление. Сегодня у цирка два социальных педагога, они решают все вопросы с документами и следят за ситуацией в семьях.

Отсутствие родителей не облегчало положение, а усложняло до невозможного. К нам приходили несколько ребят-сирот: они постоянно сбегали из коррекционного детдома и шатались по Питеру. Троих из них мы подтянули на тренировки, и они занимались до тех пор, пока директор не прознала про наш акробатический факультатив. Меня вызвали в детдом. Жуткое зрелище: длинный коридор корпуса, вдоль которого сидели дети и дышали клеем. Ребят выстригали клоками за провинности — воровство, непослушание, — но токсикомания таковой не считалась. Директор объяснила ситуацию откровенно: «Если я официально отпускаю его в цирк и на занятиях с ним что-то случается — я несу ответственность. Если он шатается по улице, дышит клеем и торгует собой — я об этом не знаю».

После этого ребят стали прессовать в детдоме. Один не выдержал и сломался. Другой уехал в психушку, больше я его не видела. Выстоял только один — Николай. Долгое время он бегал тайком: говорил воспитателям, что уходит в город, а сам шел на занятия. Бегал три года. Перед самым совершеннолетием его-таки отпустили с нами в турне. Сейчас у парня все сложилось нормально: учит английский, ездил по контракту на год в Китай артистом. Было в нем что-то, какой-то стержень, который не сломался и выдержал.

Однажды в лагере, куда мы отвезли пацанов на лето, я заметила паренька в нелепой панамке, который постоянно сосал большой палец. Звали его Петя; именуемый в молодежной среде не иначе как «задрот», он тем не менее показал незаурядные способности в жонглировании. Он не отходил от тренера, многому научился и пришел после лагеря в цирк. Родители Пети бухали, и его забрала домой бабушка. Старушка заботилась, мальчишка тренировался, ездил с нами на гастроли в Германию — все было нормально, но Петя продолжал сосать большой палец. Потом он вошел в пубертат: снял панамку, надел кожаную куртку. Под рукавами появились мышцы. А палец так и остался во рту. И как только умерла бабушка, Петя спился в мгновение. На глазах у ребят и тренеров. Хотя его положение не было самым сложным, по сравнению с другими.

Cегодня у нас почти нет государственных детей: бороться, договариваться, скандалить — вообще вести какое-либо взаимодействие с системой — очень трудно. Единственный гладкий опыт за всю историю цирка — контакт с первой спецшколой для детей с девиантным поведением. В школу попадают несовершеннолетние по решению суда — в основном за воровство, но бывает и что покруче. Это промежуточное звено между улицей и тюрьмой, и, по идее, пребывание там должно способствовать перевоспитанию. Четыре года назад мне показалось, что мы можем поспособствовать этим процессам. Поначалу директор не разделил нашего восторга, но чиновники из управления образования настойчиво порекомендовали заключить с нами договор. Это вылилось в отдельный проект Упсалы — «Цирк за забором».

На первом занятии к нам вышли подростки с саморезами в ушах. Мальчикам же нужно как-то соответствовать модным тенденциям — и они обходились подручными средствами: грязными иглами и винтами. Наш тренер купил всем по гвоздику с пацификом, что, конечно, позволило завоевать их расположение, хотя и без этого почти все хулиганы симпатизируют тем, кто умеет крутить сальто или ходить на руках.

По статистике спецшколы восемь из десяти ребят-выпускников возвращаются обратно к преступлениям. Сейчас, спустя четыре года, понятно, что наше желание изменить эту цифру было наивным. Сложно повлиять на ребят в рамках коротких занятий, да еще на их территории. Из спецшколы в цирк пришел только один парень — абхазец 14 лет, который выглядел на все 20. Походил какое-то время, потом его малолетняя подружка родила, и он ушел «в семью». Вообще, «Цирк за забором» не тот проект, который можно измерить с точки зрения эффективности. Но я хочу верить, что для некоторых ребят этот опыт сыграет какую-то роль.

Дважды наш цирк разваливался, и мы начинали с нуля. Однажды поехали на Дни русской культуры в Германии: туда пригласили Мариинский театр, театр Додина и нас в качестве «социальной нагрузки». Ребята получили по 400 евро «гонорара», почувствовали себя звездами и потребовали зарплату. Когда мы вернулись в Питер, на занятия не вышел ни один. У нас было глубочайшее разочарование, даже несмотря на то, что 400 евро скоро закончились и все вернулись с поникшей головой обратно.

Второй раз нас перекосило в социальную сторону. Внутри Упсалы открылась школа, что само по себе неплохо, но она стала замещать собой идею цирка. Главная концепция отошла на второй план, и мы превратились в благотворительную столовую. Еда в огромном количестве, которая выбрасывалась в ведро, подарки на Новый год не дешевле $100 — у детей был полный кавардак в голове. И я ушла. Пришлось снова вернуться в какой-то муниципальный социальный центр, и я была уже на грани полного разочарования.

А потом произошла фантастическая история: мы познакомились с бизнесменами, которые не только дали нам место для тренировок, но и спроектировали шатер. Первые полтора года он был временным, но это было наше первое личное пространство, где пахло свежим деревом и мерцали гирлянды. А потом у нас появился большой стационарный шатер. Я до сих пор захожу внутрь и думаю: неужели это наше? Неужели нам не надо куда-то бежать, искать место, решать проблемы и т.д. Мы познакомились с организаторами ярмарки «Душевный Bazar», которые организовали первые в истории цирка гастроли по России. Вот уже девять лет в Дюссельдорфе за две недели до нашего спектакля выкупаются все билеты. Это, конечно, здорово, но сейчас я вижу больше смысла выступить в Ярославле, а не в Дюссельдорфе. Половина зала на наших российских гастролях — это ребята из интернатов, детских домов и дети-инвалиды. Невероятно приятно видеть, как после спектакля они выходят с горящими глазами и прыгают, пытаясь повторить колесо.

За 14 лет работы я однажды ударила подростка. Он был одним из лучших, но постоянно бросал занятия и уходил дышать клеем на вокзал. Три года ходил на репетиции и три года дышал клеем. Десятки раз обсуждали этот вопрос и все без толку. И вот перед гастролями я уехала на два месяца на стажировку. Вернулась и поняла, что все это время Вася дышал клеем, не занимался и ни на какие гастроли не поедет.

Через несколько дней увидела его на вокзале с пакетом. В голове себе представляла эту встречу заранее и твердо решила: пройду мимо, чтобы он осознал всю тяжесть своего проступка. В реальности все оказалось иначе: я понеслась через весь вокзал, схватила невменяемого Васю и ударила по лицу. Сгребла в охапку и привела домой. Никогда в жизни никто из ребят у меня дома не был — ни до, ни после этого случая. Оставила его приходить в себя и ушла. Потом поставила ультиматум: или клей, или цирк. Он бросил в итоге, поступил в университет и сейчас тренирует детей, но я до сих пор жалею, что подняла руку.

Я не вижу в наших ребятах хулиганов в том смысле, который вкладывают в это слово обыватели. Хулиган не гопник и не малолетнее быдло. Хулиган — смелый, дерзкий, смышленый парень. Тот, который может протестовать. Добиваться своего. Успех с первым набором был обусловлен полным отсутствием вариантов, кроме двух: или токсикоманить на улице, или крутить сальто на сцене. Проход с улицы в мир был узок, и по нему надо было бежать изо всех сил. Трое наших артистов поедут в этом году в академию Фортелини в Париже. Это крутейшая академия с огромным конкурсом. Будучи в Европе, я несколько раз встречалась с директором, рассказывала об Упсале, но Валери вежливо отказывалась от приглашения на наши спектакли, не говоря уже о каком-то сотрудничестве. И ее можно понять: цирк из России, да еще и социальный, — трэш наверняка. Я бы сама испугалась. Но в этом году Слава Полунин, наш хороший друг, пригласил Валери на культурный форум в Санкт-Петербург. Валери послушала мою лекцию, заинтересовалась и пришла в шатер на спектакль. Посмотрев, что делают ребята, она пригласила троих на стажировку. Это огромное событие для меня как руководителя цирка.

Рано или поздно мне приходится заменять старших: забирать у них роли и выводить из цирка. Это сложный и болезненный процесс, многие парни на меня обижаются. Но он необходим для их роста и взросления. В среднем, ребята проводят в цирке пять лет. Для каждого Упсала становится общим и в то же время глубоко личным пространством: они вместе тренируются, тусуются и отмечают праздники. Но все рано или поздно заканчивается. Мне хочется верить, что тот опыт, который они получают в шатре, поможет им честно и правильно жить за его пределами. Когда взрослые начинают отыгрываться на детях, мы наблюдаем душераздирающие постановки «Вишневого сада» и «Трех сестер» в исполнении 12-летних. Что они играют, зачем — не понятно. Детское творчество — это, прежде всего, диалог с ребенком. Это его возможность высказаться и показать свой внутренний мир. Не сомневайтесь, он у них глубокий, прекрасный и замечательный. У нас есть спектакль «Собаки» — там ребята говорят о своем одиночестве, предательстве, страхе смерти и желании быть в стае. Ребята плачут на нем. Мальчик из младшей группы ставит историю про бомжа, который хочет повеситься, а потом строит домик из своего плаща. Режиссеру постановки девять лет. Детям есть что сказать, поверьте.