Полет на Маркс: фантастические проекты советских авангардистов

В Советском Союзе таких было двое. Александр Богданов, писатель-декадент, автор фантастического палп-романа о красных марсианах, получил в распоряжение собственный научно-исследовательский институт, где переливал старым партийцам кровь коммунистической молодежи, пытаясь достичь бессмертия. Алексей Гастев, поэт-революционер, любил заводы больше, чем людей, а человека мечтал превратить в совершенную рабочую машину, привив ему доведенные до бессознательного автоматизма трудовые навыки, — и, разумеется, новая власть тоже выделила под эту идею целый НИИ. Биографии двух футуристических безумцев, ставших крупными советскими чиновниками, составляют причудливую рифму в духе новейшего красного Плутарха. Оба прожили жизнь персонажей даже не литературы, а комиксов о сумрачных ученых и техногенных вампирах. Оба теперь почти забыты. Но в начале фантастического ХХ столетия такие люди действительно ходили по земле и даже возглавляли респектабельные советские учреждения.

Алексей Гастев писал: «Прольется лавина чугунного грохота. Дрогнет земля под паровыми молотами, зашатаются города стальные, машинные хоры заполнят все пустыри и дебри рабочим трепетом. Помчатся огненные вестники подземных мятежей. Загогочут черные пропасти. Выйдут силачи-чудеса-машины-башни. Смело провозгласят катастрофу. И назовут ее новыми днями творенья». Первая книга стихов Гастева, «Поэзия рабочего удара», вышла в 1918 году, вскоре после революции. Критики сравнивали ее со сборником религиозных гимнов, посвященных божеству промышленности. Второй сборник, «Пачка ордеров», вышедший в 1921-м, снабжен авторской «технической инструкцией»: стихи читать монотонно, без выражения, «ровными отрезками, как бы сдаваемыми на аппарат». Литература была для Гастева увлечением. Его настоящей профессией была революция, а страстью — организация труда.

Как у каждого профессионального революционера, биография Гастева полна белых пятен и псевдонимов. Архивные документы уничтожены — точно неизвестно даже, Гастев ли он. Вот официальная версия: в 1901 году, в возрасте 19 лет, он вступает в РСДРП, и уже в 1902 году его исключают из Московского учительского института за революционную пропаганду и организацию демонстрации, а в 1903 году ссылают в Суздаль. Дальше все как полагается: ссылки, тюрьмы, побеги, нелегальное положение и обязательные в жизни революционеров тех лет Париж (где Гастев работает на десяти заводах подряд) и Женева (где он знакомится с Лениным). Во время первой революции в России он возглавляет боевую дружину в Костроме, во время второй — по очереди — союз рабочих-металлистов, газету в Луганске, Всеукраинский совет искусств и уголовный розыск в городе Новониколаевске.

В Москве он принимает деятельное участие в создании знаменитого Агитпропа, но звездный час Гастева наступает в 1921-м, когда швейцарский приятель Ленин выделяет ему учреждение со штатом в восемьдесят человек — Центральный институт труда, который должен изобрести новые, советские способы работы. Научная организация труда – модная тема, у всех на слуху фордовские конвейеры. Но Гастев вдохновляется не Фордом, а скорее идеями протосоциалистического гуру-утописта Огюста Конта. У Гастева свой собственный взгляд на проблему: он считает, что прежде чем оптимизировать завод, нужно оптимизировать человека, который работает на заводе, — научить его работать точно, монотонно и ни на что не отвлекаясь, то есть до некоторой степени роботизировать отдельного трудящегося и уподобить его станку. ЦИТ начинает с большой программной статьи «Как надо работать» и публикует подробные инструкции для разных технических процессов, чрезвычайно детализированные, например, траектории ударов киянкой, снабженные графиками амплитуды.

Гастев провозглашает переход от старой, теоретической социологии к новой, практической: «Мы должны поставить проблему полной математизации психофизиологии и экономики, чтобы можно было оперировать определенными коэффициентами возбуждения, настроения, усталости, с одной стороны, прямыми и кривыми экономических стимулов». Или в поэтических выражениях из «Пачки ордеров»: «Небо — красное для возбуждения. Шестерни — сверхскорость. Мозгомашины — погрузка. Киноглаза — установка. Электронервы — работа. Артерионасосы, качайте». Впрочем, стихов он больше не пишет — пишет научные статьи.

В 1924-м, с началом эпохи нэпа, при ЦИТе появляется акционерное общество «Установка», которое занимается, как сейчас сказали бы, промышленным консалтингом: налаживает рабочие процессы на крупных предприятиях. В гастевском институте, помимо инженеров и экономистов, были штатные специалисты по психотехнике, психофизиологии, биомеханике и прочим перспективным наукам. Опыт хвалят американцы и перенимают японцы, которые как раз строят у себя индустриальную экономику — есть даже версия, что именно гастевские идеи легли в основу корпоративной культуры крупных японских компаний. К сожалению, исследователей подводит основательность. Так, рубку зубилом — достаточно понятную операцию — институт изучает около трех лет, разбив ее для начала на 64 отдельные научные проблемы, и довести этот проект до конца не получается.

В начале 1930-х такое восторженное ритуально-мистическое отношение к методологии хозяйственного строительства уже выглядело для контролирующих органов анахронизмом. Институт обвинили в буржуазном уклонизме и преступной нейтральности и стали разгонять, начав с исследовательских лабораторий, где ученым так и не удалось до конца проникнуть в тайны движения зубила. В 1938-м Алексея Гастева арестовали по обвинению в антисоветской деятельности, а в 1939-м расстреляли.

Александр Богданов (один из псевдонимов, настоящая фамилия — Малиновский) был персонажем другого калибра. В партии большевиков он довольно долго был вторым человеком после Ленина (а «на земле», на территории России — первый). За ним шла слава «великого визиря большевистской державы», который управлял делами, пока Ильич сидел в швейцарской эмиграции. В частности, именно Богданов привел к большевикам Горького и Луначарского, нашел финансирование, а также организовал знаменитую партийную школу на итальянском острове Капри. Начинал он, однако, как все: в университете специализировался на биологии, в 1894 -м был исключен за политическую деятельность, сослан в Тулу, там связался с революционерами, экстерном окончил Харьковский медицинский, был арестован и снова сослан, на этот раз в Вологду. В Вологде работал врачом в местной психиатрической лечебнице, столкнулся с Бердяевым и попытался вылечить знаменитого философа от философии.

Бердяев позже вспоминал: «Выяснилось, что склонность к идеализму и метафизике он считает признаком начинающегося психического расстройства, и он хотел определить, как далеко это у меня зашло». Как большевик, Богданов был обязан придерживаться материалистических убеждений. Но, как человек Серебряного века, он имел некоторую склонность к мистицизму — в гораздо большей степени, чем, вероятно, готов был признаться рядовым товарищам по партии. В 1908-м, уже будучи влиятельным революционером, он опубликовал фантастический роман «Красная звезда» — ядерную смесь палп-фантастики с утопической агитацией. В романе молодой революционер с Земли выясняет, что некоторые его сопартийцы на самом деле марсиане, а затем попадает на Марс, где благодаря строительству великих марсианских каналов царят коммунизм, полное гендерное равенство и свободная любовь. В финале герой с помощью марсиан сбегает из психиатрической клиники, устраивает революцию и окончательно отбывает на Марс, оставляя прощальное письмо своему лечащему врачу.

После победы большевиков в Гражданской войне Богданов формально отошел от политики и занялся наукой. Как и Гастев, он отдал должное научной организации труда, изобретя тектологию — учение об универсальных диалектических принципах организации всех процессов во Вселенной. Но главным делом его жизни стало не это. Еще в Швейцарии Богданов слушал лекции известного в то время эзотерика и оккультиста Рудольфа Штайнера, утверждавшего, в частности, что сакральная тайна жизни скрыта в человеческой крови. После этого в сюжете «Красной звезды» появилось переливание крови как одна из ключевых марсианских технологий. Именно кровью Богданов и занялся, когда получил после революции возможность заняться чем угодно. Он был уверен, что переливание — ключ к бессмертию: «...есть все основания полагать, что молодая кровь с ее материалами, взятыми из молодых тканей, способна помочь стареющему организму в его борьбе по тем линиям, по которым он уже терпит поражения».

Молодая советская биология в этот период вообще не боится смелых экспериментов. Так, вскоре после революции Комакадемия (Богданов входил в ее президиум) выделяет серьезный бюджет на эксперименты в области скрещивания людей с обезьянами — опыты сначала ставят в Африке, а потом переносят в Сухумский заповедник. Физическое бессмертие, таким образом, не кажется новой советской элите чем-то невероятным. В богдановских экспериментах с кровью участвуют сестра Ленина Мария Ульянова и легендарный нарком Красин — и, вероятно, именно под влиянием идей своего друга Богданова Красин предлагает советскому правительству забальзамировать Ильича в ожидании вечной жизни.

В 1926 году для Богданова создают отдельный НИИ — Институт крови. Помимо теории и антропологии (например, активно изучались с исторической точки зрения традиционные культурные практики, связанные с кровью, — жертвоприношения, купание в крови, христианское причастие), подчиненные Богданова ставят практические эксперименты. Как настоящий ученый 1920-х, он не избегает опытов над собой — всего ему переливают чужую кровь одиннадцать раз. Двенадцатый сеанс, назначенный на 7 апреля 1928 года, оканчивается трагически. Что именно произошло в лаборатории, никто не знает, но, по одной из версий, у участников эксперимента не совпал резус-фактор, открытый много позже, в 1940-х, и Богданов погиб. Мозг ученого, согласно его завещанию, передали в Институт мозга для исследований, а тело по обычаю кремировали. Воспетая им в романе красная звезда к тому моменту уже стала символом Советского Союза. И собственно, его могила на Новодевичьем кладбище тоже отмечена такой звездой — пятиконечной, алой, как горячая свежая кровь юного комсомольца.