«Темные двадцатые»: как мем стал описанием времени и что не так с этим термином

А еще кажется, что это шутка, которую не стоит слишком принимать всерьез. Трэп-критик Даня Порнорэп придумал термин «темные двадцатые» (далее ТД) наотмашь — за мематичным термином нет зацементированного значения.

Именно поэтому кажется, что воспринимать термин серьезно, тем более подвергать критике, — занятие абсурдное. И все же ТД уже легитимизировали институции, на основе термина проводят паблик-токи, и на него все больше ссылаются блогеры. А значит, самое время понять, что происходит.

Впервые публично и открыто Даня Порнорэп использовал термин ТД в подведении музыкальных итогов на «Афиша-Daily» в конце 2024-го, то есть на экваторе десятилетия. Порнорэп употребил термин в адрес рэперов (Зангези, Бездомный) и группы «Пошлая Молли». Даня умеет выбивать людей на байт, подобным образом выглядят и все его комментарии в материале «Афиши»: они написаны весьма вычурно, а сам термин ТД написан с заглавных букв, лишен конкретики и использован просто как претенциозный аналог 2020-х.

Все же термин не канул в Лету. Дальше Даня употребил ТД в контексте рассуждения о том, как Платина делает скуфство новым свэгом. В постах Дани одним из главных аватаров ТД и их чувственности станет как раз Платина наряду с новой волной саундклауд-рэпа. Позже Даня предложит даже словарь темных двадцатых, а Даниил Бельцов, в будущем основатель фестиваля музыкальной критики «Беседы о русском рэпе», первым попытается осмыслить роль термина. Судя по его словам, термин ТД становится похож на скрепу для разных культурных сфер, но неизбежно вызывает споры. Но вызывает ли?

Скорее удивляет, как ТД стали общим местом для блогеров и критиков. Если термины типа «новые добрые» тут же порождают критику и несогласие, то ТД по умолчанию стал принят как термин, описывающий состояние эпохи наиболее исчерпывающе. Но почему? И что из всего этого можно сказать о ТД?

Строго говоря, понятие «темные двадцатые» описывает не больше, чем ощущение от эпохи, и вирусизация термина явно указывает на его абстрактность. Каждый может наделять ТД тем содержанием, которым хочет, а может и не наделять вовсе. Это такой brat summer, но совсем в другой культурной ситуации и с заделом не на сезон, а на десятилетие. Показательно, что Порнорэп ввел термин и только после стал предлагать его значение — по-прежнему довольно размытое. Описывает ли термин ситуацию за пределами России? Подразумевает ли он, что десятые были «светлее»? И если да, то почему? Все эти вопросы остаются без ответа.

В чем тогда выявляется прагматика термина? В силу абстрактности ТД становятся условно (но только условно) некой общей картой, на которую оказывается нанесен каждый, кто обращается к этому термину. Типа, раз мы используем термин, то мы все в одном инфополе, значит, каждый из нас стремится вымолвить какое-то слово, а потому каждый из нас — участник. ТД в этом свете — не ключ к пониманию сегодняшнего времени, а обычный мудборд, который может пополнить каждый из нас: вот ветеран едет в метро рядом с фаном Kai Angel, вот Инстасамка обсуждает создание законов, а вот рэперы переписывают свои тексты. Но вопрос: что мы с этим будем делать? И какое отношение ко времени тут подразумевается?

Тот же Бельцов выдвинул альтернативу: сказочные двадцатые. И хотя она мне кажется удачнее (или хотя бы поэтичнее) оригинала, но делит с ним все проблемы: мы можем до бесконечности заменять одно слово на другое, но де-факто их содержание одинаково компилятивно и абстрактно. Это особенно иронично при разговоре о терминах, в которых Бельцов хочет видеть потенциал к формированию общего культурного поля. Термины эти не объединяют людей на основе хоть чего-то конкретного и реально общего, не высвечивают общее отношение к эпохе, а в лучшем случае предлагают вайб. Поэтому неудивительно, что оба термина выражают эпоху через прилагательное.

Разумеется, так можно придраться к любой эпохе, которая исторически носит подобный термин, — лихие девяностые или ревущие двадцатые. Подобные термины скорее служат для брендирования эпохи, а не для всеобъемлющего описания. Девяностые, например, были временем тотального отрыва всех от всех, и общее описание цайтгайста едва ли породило общность. Наоборот, каждый реагировал по-своему: коммунисты впали в ресентимент, богема чествовала анархическую свободу, а либералы грезили о демократизации России. Поэтому я не столько предлагаю критику конкретного термина, сколько проблематизирую сам подход к подобному принципу поиска названия для эпохи.

Настоящая проблема с подобной терминологией лежит в сфере эстетики. Именно вайбовый характер «темных двадцатых» сообщает о термине все: взглянув на то, как термин возникает в том или ином посте символическим хештегом, легко заметить, что он приобретает качество этакого трейд-марка: типа, заверено, эстетика ТД.

Через «темные» или «сказочные» мы как будто скрываем проблемы времени за эстетикой, стараемся увидеть нечто красивое зачастую в катастрофическом, что-то адаптивное — в ситуации, когда адаптироваться становится все сложней. Через термин мы не вскрываем причинно-следственную связь того, что описываем им, а маскируем вайбом. Термин «темные двадцатые» не столько описывает консервативную эпоху, сколько консервирует отношение к реальности. В силу этого, он скрывает «нетемные тридцатые», не дает заглянуть за горизонт ближайшего завтра, а заранее программирует на отношение, что следующие десять лет будут по умолчанию такими же, если не хуже. Тем временем задача критика, как я ее всегда видел, заключается именно в том, чтобы вскрыть механизм, расколдовать мир, а в идеале еще и подбодрить читателя — не предложить поучаствовать в создании мудборда из триггеров, а подарить ему карту в мире, который, как может показаться, не поддается картографии.

Есть ощущение, что именно такая позиция может сложить ту самую ситуацию, при которой «музыкальная, арт-, кино- и любая другая критика не просто могут, но должны иметь точки пересечения». Потому что термин, вскрывающий причинно-следственную связь темной эпохи, порождает общее к ней отношение.

Бельцов пишет, что скучает по временам «афишевских нулевых», но случайно не замечает разницу между терминами — будь то темные или сказочные, но как термины они не дают понять, кому и почему принадлежат эти самые двадцатые и что их создало. И если мы попробуем ответить на вопрос, чьи двадцатые, то вдруг окажется, что и десятые были не сильно «светлее». Может быть, и числительное потеряет свою ошибочно незыблемую позицию. Но главное, на этом этапе нам заранее придется думать о термине для тридцатых — и думать так, чтобы они не оказались «темными».