Что читать, если вы слишком тревожны? Фрагмент книги Роланда Паульсена «А вдруг?...Тревога: как она управляет нами, а мы — ею»
Способность оборачиваться мыслью в прошлое и думать о том, что могло бы случиться, и в будущее, думая о том, что может произойти, позволяет говорить о понятиях причины и следствия.
Причина и следствие—это слова из языка науки об обществе, языка технологий. Причина и следствие помогли человеку понять все: от микроскопических процессов деления клетки до дрейфа материков, происходившего миллионы лет назад. А еще причина и следствие позволяют просчитать риски. В тревожности всегда присутствует причинно-следственный анализ.
Иногда кажется, что жизнь — это просто безжалостное домино причин и следствий; бесконечное течение событий как будто следует каким-то механическим законам, и над ним никто не властен. Какова цель такого устройства, если мы сами—всего лишь машины из плоти и крови, окруженные громадным механизмом, который мы называем природой? Если это так, то многое утрачивает смысл.
С какой тоской мы иногда вспоминаем, сколь загадочным казался нам мир в детстве. Почему тот же самый мир сделался бледным и бездушным?
Именно об этом размышлял чуть больше века назад социолог Макс Вебер, и его раздумья помогли ему сформулировать один из самых обсуждаемых в социологии диагнозов современности. Он назвал это явление расколдовыванием.
<...>
В конце жизни Вебер в публичной лекции спрашивал: «Кто сегодня, кроме некоторых "взрослых" детей, которых можно встретить как раз среди естествоиспытателей, еще верит в то, что знание астрономии, биологии, физики или химии может — хоть в малейшей степени — объяснить нам смысл мира или хотя бы указать, на каком пути можно напасть на след этого "смысла", если он существует?»
В этом выступлении Вебер продвигает тезис о том, что в современном обществе человек и мир все больше дистанцируются друг от друга. Крестьянин прежних времен видел себя вписанным в такой жизненный цикл, где цель жизни дана от рождения; современный же человек живет в вечном накоплении —богатства, знаний, рисков и проблем—в котором ему не за что зацепиться. Он может быть «ведомым по жизни», но не может быть «наполненным ей», и так как в конце жизни у человека нет чувства, что он выполнил свою задачу, то и смерть он может воспринимать только как что-то бессмысленное.
Это отсутствие смысла просматривается не только в экзистенциальных вопросах о том, что нам делать и как устроить свою жизнь. На более глубоком плане мир уходит, становится нам недоступен, поскольку мы как индивиды все меньше понимаем его. Вебер приводит в пример человека, который ведет машину по дороге. Мы, как правило,— если только мы не автомеханики—не очень-то знаем, как автомобиль приводится в движение, да нам и не нужно этого знать. Мы крутим руль и надеемся на помощь специалиста, если потребуется ремонт; точно так же мы сами можем помочь другим, когда дело касается какой-нибудь узкой области нашей специализации. Наши познания в чем-либо очень и очень малы.
«Дикарь знает гораздо больше» — говорит Вебер.
Многие не понимают этого аспекта расколдовывания. Расколдовывание не означает, что нам откроется правда, после чего мы с абсолютной уверенностью сможем отрицать существование богов или одушевленность природы. Оно не означает, что мы узнаем хоть что-нибудь о жизненных условиях, в которых мы существуем.
«...Люди знают или верят в то, что стоит только захотеть, и в любое время все это можно узнать; что, следовательно, принципиально нет никаких таинственных и не поддающихся учету сил, которые здесь действуют, что, напротив, всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета» — вот в чем главное значение расколдовывания.
Итак: расколодовывание является убежденностью в том, что мир можно просчитать наперед, то есть управляется причинно-следственными связями, законами механики, которые влияют на все, от гравитационного поля планет до социальной жизни термитов и человеческих поступков.
Очень важно, что понять мир благодаря всему этому в принципе возможно. Как скажет любой астрофизик или нейробиолог, «надо продолжать исследования», и лишь после этого мы сможем досконально понять, как устроены параллельные вселенные или каким образом человеческий мозг формирует разные состояния сознания. Несмотря на нехватку эмпирических знаний, расколдовывание прорастает в представление о том, как причина и следствие в принципе объясняют все, что в мире нет вещей, не поддающихся объяснению, и даже сознание или свободная воля не могут существовать вне законов механики.
Да, в этом расколдованном мире внутренние человеческие шестеренки тоже крутятся в согласии с причинно-следственными связями мироздания. При этом человек является и оператором, который благодаря технологиям научился извлекать выгоду из этих причинно-следственных связей, что несколько усложняет дело. Иногда расколдовывание проявляется в том, как человек пытается управлять самим собой, как машиной. Жизнь самого Вебера дает примеры такого расколдовывания: вспомним сложные подсчеты, которые он производил, желая обуздать тревожность. В своей переписке супруги Вебер не раз констатировали, что наука, судя по всему, понятия не имеет, как помочь людям вроде Вебера. Что, впрочем, не мешало им рассчитывать, с одной стороны, ежедневные стимуляторы и снотворное, а с другой — ночные семяизвержения и бессонницу.
К сожалению, критики Вебера часто упускают, что расколдовывание имеет место именно в механистической картине мира, где балом правят причина и следствие. Множество исследований, посвященных «повторному заколдовыванию», подчеркивали, что огромная доля населения земли продолжает исповедовать ту или иную религию. Но расколдовывание в строгом смысле слова не имеет к религии никакого отношения.
Конечно, Вебер смотрел на секуляризацию как на одно из проявлений расколдовывания, но в его рассуждениях расколдовывание брало начало в религии, а именно—в более детерминистских течениях протестантизма. Но именно такой исторический анализ относился к идеям Вебера, которые подверглись наиболее активной критике. Короче говоря, Вебер, рассматривая историю идей, заглянул в прошлое недостаточно глубоко.
Подобно современному осознаванию времени, видение мира как механизма самым глубоким образом связано с часами, а именно с часами астрономическими. Первые астрономические часы появились в Китае и в арабском мире (с их помощью люди пытались следить за движениями звезд), и лишь столетия спустя стали достоянием западной цивилизации. Часы должны были являть собой метафору движения планет. Когда европейцы стали создавать астрономические часы, они пришли в такой восторг от собственного творения, что начали думать, будто вселенная функционирует так же, как созданные ими механизмы. Механически.
XVII век принес перемены. В 1605 году немецкий астроном Иоганн Кеплер писал, что «небесная машина больше похожа не на божественный организм, а на часовой механизм». Стоит задуматься над этой новой картиной мира. Зачем Кеплеру понадобилось подчеркивать разницу между организмом и машиной.
Речь здесь, по сути, о том, как смотреть на природу: как на живую или как на мертвую. Организмы живут, у них есть цель, устремления, они сами управляют собой. До XVII века рассматривать вселенную как нечто живое было в порядке вещей. Звезды, как формулировал Аристотель, «причину своего движения заключают в самих себе». Еще в XVI веке один из первых исследователей магнетизма Уильям Гилберт писал: «Мы считаем, что вся Вселенная одушевлена и что все планеты, все звезды, а также благородная земля с самого начала обладали своими собственными душами и имели мотивы самосохранения».
Даже Коперник, который совершил революцию в астрономии, поставив в центр мироздания не Землю, а Солнце, рассматривал Вселенную как нечто живое. Чтобы объяснить, почему Солнце помещается в центре, он прибегал к теориям как научным, так и мистическим, говоря, что многие видят в Солнце божество именно потому, что оно помещается в центре всего. В эпоху, когда на вселенную смотрели, как на механизм, философ Дэвид Юм подверг сомнению модель, основанную на механических причинно-следственных связях.
«...помимо произведенных человеком машин, есть и другие части этой вселенной, свойствам которых в еще большей степени может быть уподоблена структура мира,—писал Юм.—Этими частями являются животные и растения. Очевидно, что мир имеет большее сходство с ними, нежели с часами или ткацким станком»
Несмотря на критику, машина из метафоры стала моделью, и произошло это благодаря не столько научному прогрессу, сколько технологическому. Именно в ту эпоху были созданы самые первые по-настоящему впечатляющие механизмы. Машина стала триумфом науки, возможностью продемонстрировать научную мощь. В механизме абстрактные математические расчеты воплощались с точностью, недостижимой в природе. Появление механизмов доказало, что выведенные наукой законы действуют, что можно рассчитать время, силу и движение, можно создать технологию, на которую раньше смотрели, как на чудо.
осле этих достижений, изменивших общество в эпоху индустриализации, стало значительно проще принять мысль, что все во вселенной функционирует подобно машине. Особенно легко это оказалось в отношении Солнечной системы. Сложнее пришлось с животными и растениями, которые мы и сегодня называем «организмами».